«Взаимодействие как в 90-е и даром не нужно». Российские производители — о планах США на редкоземы

Президент РФ Владимир Путин и его американский коллега Дональд Трамп выступили с заявлениями о желании сотрудничать в сфере редкоземельных металлов. Но такая перспектива вызывает тревогу у представителей отрасли. О том, на каких условиях должно складываться партнерство, почему Россия на 90% зависима от импорта редкоземов, хотя имеет крупнейшие в мире запасы, и почему отечественные и зарубежные оценки о богатстве недр расходятся в несколько раз, «Фонтанке» рассказал председатель Ассоциации производителей и потребителей редких и редкоземельных металлов Руслан Димухамедов.

— Руслан Рафкатович, участники отрасли редкоземельных металлов считают последние заявления о возможном партнерстве с США поводом для радости или тревоги?

— Со стороны тех, кто занимается проектами по добыче и переработке редкоземельных металлов, [к этому] пока крайне настороженное отношение. Но пока мало конкретики, мы не понимаем, на каких условиях сотрудничество будет складываться.

Первые звоночки были еще в конце декабря, когда Трамп впервые начал эту тему затрагивать. РЗМ Украины в ответ на финансирование поставки вооружений на Украину. Сейчас в какой-то степени идет продолжение того же диалога: РЗМ в ответ на инвестиции, РЗМ в ответ на дружбу.

Я скажу свое сугубо частное мнение, что это лишь повод для того, чтобы хоть как-то продолжать поставлять вооружение на Украину: он же [Дональд Трамп] сказал, что бесплатно нельзя поставлять, надо что-то попросить взамен. В сослагательном наклонении дружба возможна, в практическом применении мы не понимаем, что нужно, в каких объемах и на каких условиях.

— А как сам бизнес видит формат партнерства? На каких условиях имеет смысл допускать недавнего геополитического противника к недрам?

— Товарищи американцы, если вам нужны редкоземельные металлы, мы вам готовы их обеспечить, скажите, куда и сколько отгружать. Если вы еще заинтересованы в инвестициях в освоение месторождений в Российской Федерации, мы будем счастливы. Если вы действительно готовы работать с нами, причем по утвержденным в Российской Федерации правилам ведения добычи и перерабатывающих проектов, то замечательно.

Но то, как это видят коллеги со стороны Соединенных Штатов, может быть диаметрально противоположным. В 90-е, когда Россия только-только начинала играть в глобальные международные проекты и работать с зарубежными инвесторами, [имел место] формат взаимодействия, когда к нам приезжает «американский инвестор», берет себе месторождение и своими деньгами, своим оборудованием, своими людьми его выкапывает, сам вывозит продукцию, а нам оставляет либо часть добытой руды, если ее невозможно здесь переработать, либо оставляет минимальные налоги. А нам остается дырка в земле и соразмерное этой дырке количество отходов на поверхности. Такое взаимодействие нам сегодня не нужно даже даром.

Сегодняшнее законодательство, по сути, запрещает такое взаимодействие. Даже страны Африки уходят от подобного рода надругательства по отношению к своим недрам. Так что условия 90-х годов для российских компаний ныне неприемлемы, а условия, по которым сегодня мы работаем и работает весь мир, могут быть неинтересны американцам.

Если бы им надо было просто накопать редкоземов по коммерческой цене, они бы, наверное, обратились бы куда-то еще с гораздо более легким доступом на рынок, чем в Россию с очень жестким законодательством в части недропользования, в части налогов, в части природопользования, экологии, промышленной безопасности, охраны труда и так далее. Всё это критически невыгодно для классических инвесторов, которые работают по принципу «бери где дешевле и зарабатывай прибыль».

— Что американцы могут дать нам, помимо инвестиций в добычу?

— Есть задача-минимум, есть задача-максимум. Задача-минимум — это, собственно, инвестиции американских компаний под американский же офтейк, то есть выкуп этой продукции для своего собственного использования. Уже это могло бы создавать те самые партнерские отношения. Инвестиции, выручка, доступ на рынки США, Европы и в целом стран глобального Запада. Все страны из числа развивающихся смогли развить свою промышленность именно таким образом. Если в дополнение к этому будет еще и обмен технологиями, то это уже задача-максимум.

— О каких технологиях речь?

— В сфере добычи революции уже невозможны. То есть все виды руды, которые так или иначе могут быть доведены до промышленной добычи и освоения, уже давным-давно в Российской Федерации разведаны, поставлены на баланс, по ним отработана технология переработки. То есть имеющихся у нас технологий в общем достаточно, чтобы эти месторождения освоить. Оборудование нужно обогатительное, горное, перерабатывающее, но это вопрос решаемый. В России есть производители горного и обогатительного оборудования, это оборудование можно купить в Китае и в США, как таковой критической зависимости от [иностранных] технологий нет.

Но [если рассуждать] в сослагательном наклонении, можно было бы менять руду на какие-нибудь высокотехнологичные изделия. Например, дайте нам чипы, технологиями по изготовлению которых владеет сегодня Intel, поделитесь с нами проектной документацией на те двигатели, которые стоят в корпорации SpaceX, а еще электроникой и софтом для ракет или дайте нам технологии двигателей от General Electric. Конечно, было бы приятно такое взаимодействие. Но даже в самые лучшие годы обмен технологиями между Соединенными Штатами и Россией не велся в таком ключе. Зато есть пример Sukhoi Superjet, который был построен на сотрудничестве и взаимном обмене технологиями, материалами и так далее. Но когда мы поставили этот самолет на крыло, нам, во-первых, ограничили небо, во-вторых, поставки комплектующих. Зачем второй раз наступать на те грабли, на которые мы уже несколько раз наступили, мне не совсем понятно, как непонятно и всем остальным коллегам, с которыми я так или иначе общаюсь по теме редкоземельных металлов.

— А что мы можем предложить Штатам? Геологическая служба США говорит то о 4,4 миллиона тонн российских запасов, то о 10 миллионах, Руснедра — о 28,7 миллиона тонн. Почему возникло такое расхождение в оценке?

— Разница в методике оценки. В Российской Федерации запасы ставятся на баланс по итогам геолого-разведочной работы. То есть мы разбурили месторождение, и где есть руда — считаем запасами, где нет руды — считаем пустой породой. Умножаем на содержание полезных компонентов в руде и получаем запасы содержащихся в ней редкоземельных металлов. До тех пор, пока кто-то повторно не оценит, сколько там на самом деле рентабельных, а сколько нерентабельных запасов, и не получит одобрения со стороны регулятора в лице Государственной комиссии по запасам, запасы являются константой.

В Соединенных Штатах ведут учет рентабельных запасов. Оценку того, что считать рентабельным, что не считать рентабельным, выполняют эксперты. Оценка делается как функция от цены: если она высокая, редкоземельных металлов добыть можно много, если цена падает в два раза, бедные месторождения выбывают из подсчета. Соответственно, в прошлом году они видели один объем запаса, в этом году — другой.

— Почему при таком количестве запасов, даже если верить американским данным, Россия — только 2,5 тысячи тонн РЗМ в год, или 0,6% от мирового объема? Сами США с меньшими запасами добывают куда больше — 45 тысяч тонн.

— Кто-то добывает, кто-то не добывает. Китай — безусловный лидер, они смогли сформировать дифференцированную сырьевую базу, то есть много месторождений разрабатывается большим количеством компаний. А меры государственной поддержки распространяются на всю отрасль высокотехнологичной промышленности — начиная от добычи руды и заканчивая ее применением в электромобилях.

В Соединенных Штатах есть месторождение Маунтин-Пасс, которое может выдавать те самые 40 тысяч тонн. Когда экономика нормальная, они добывают, когда экономика не нормальная — не добывают. Одна из компаний, которая взяла кредиты на восстановление добычи на этом месторождении в предыдущем десятилетии, обанкротилась, потому что не смогла платить. А уже тот, кто получил по итогам банкротных процедур это предприятие, смог более-менее тянуть добычу, потому что над ним не висел груз предыдущих инвестиций, которые надо возвращать.

В Российской Федерации объемы добычи являются примерно теми, о которых вы говорите. Вернее, правильно будет сказать, что это объем продукции, которая добывается в качестве редкоземельной руды и перерабатывается в редкоземельные материалы.

— Дефицит России в редкоземельных металлах эксперты оценивают в 90%. То есть, выходит, сейчас мы добываем только 10% от необходимого нам. Что мешает выпускать больше?

— У нас просто разорваны цепочки. Всё, что мы добываем сегодня в России и получаем в виде редкоземельных металлов, экспортируем в Китай на одни предприятия, а совсем от других китайских предприятий получаем более переработанные редкоземельные металлы и продукцию на их основе. Поэтому в рамках технологического суверенитета мы хотим эту цепочку замкнуть, чтобы собственные редкоземельные металлы оставались внутри страны и перерабатывались в полном объеме для удовлетворения собственного внутреннего спроса.

И мы на Соликамском магниевом заводе (принадлежит «Росатому». — Прим. ред.) как раз создаем дополнительную переработку руды на так называемые разделенные оксиды редкоземельных металлов, из которых можно будет дальше делать неодимовые магниты, которые нужны для электрогенераторов, электродвигателей, электрокаров. Вся роботизация выстроена на неодимовых магнитах. Если бы не было неодимовых магнитов, не было бы роботов, потому что всю прецизионность (высокую точность. — Прим. ред.) перемещения руки робота-манипулятора обеспечивают как раз неодимовые магниты. То есть мы выстраиваем эту самую [производственную] цепочку в России.

— Какую долю российской потребности обеспечит завод в Соликамске?

— Практически 100%. Понятно, что вместе с нами развиваются и те, кто делает редкоземельные магниты. Например, компания «Русатом металлтех» за счет этого сквозного проекта обеспечит импортозамещение.

— Можем ли мы оценить американскую потребность в наших редкоземельных металлах и прогнозировать, как могут вырасти и добыча, и производство в России, если партнерство реализуется?

— Если коротко, то нет. Все участники отрасли, которые слышат про 500 миллиардов долларов (на такую сумму США изначально планировали получить редкоземельные запасы Украины. — Прим. ред.), находятся в полном непонимании. Эта цифра кратно превышает мыслимые и немыслимые потребности Америки на ближайшие десятилетия, если не столетия.

Упомянутое месторождение Маунтин-Пасс, которое добывает 40 000 тонн редкоземельных металлов, вывозит их в значительном объеме на переработку в Китай, где делают из них компоненты.

— Китай, в свою очередь, ограничивает поставки в США некоторых редких и редкоземельных металлов.

— Возможно, галлий и индий (относятся к редким металлам. — Прим. ред.), поставки которых ограничены со стороны Китая, могут быть поставлены из России. Это попутное сырье, которое получается при переработке алюминиевых руд. В России подобного рода переработка делается, подобного рода продукция выпускается.

У нас есть своя собственная алюминиевая промышленность, более-менее полного технологического цикла. Поэтому это можно организовать.

— Реалистично ли в случае партнерства с США выстроить в России всю цепочку — от руды до смартфона, как это делает Китай?

— Создать полностью собственный российский смартфон, сделанный из всех российских компонентов, все-таки сложновато. Это упирается не в редкоземельные металлы. То есть редкоземельные металлы мы добыть можем, но проблема в том, как локализовать выпуск электроники. Грубо говоря, чипы мы эти сделать всё равно сами не можем. Такие технологии есть только в Китае, в каких-то объемах в Корее, но даже они не могут позволить себе полностью сделать цепочку импортозамещения. Подчеркну, что речь о гражданской продукции. То есть сделать смартфоны и уложиться в параметры по качеству и цене, чтобы заваливать ими российский рынок, невозможно. Но до такой степени технологический суверенитет мы доводить и не планируем. Как говорил Владимир Владимирович [Путин] на Форуме будущих технологий, мы, конечно, бананы можем выращивать, но все-таки не собираемся. То есть можем, но не хотим. Потому что не впишемся в параметры по себестоимости. То же самое, когда мы говорим об импортозамещении гражданских продуктов, производимых из редкоземельных металлов. Это сложно и пока не нужно.

— Но сами США, похоже, встали именно на этот путь.

— Те инициативы, которые запускает Трамп, чтобы вернуть промышленность обратно в Америку, нацелены на запуск таких заводов в США. Недавний скандал связан с компанией Intel. Акционеры и широкая общественность смотрят на Intel и говорят: «Ребята, вы дураки, что ли? Вы зачем в своей стране делаете свои собственные чипы? Нужно эти чипы отдать на изготовление в Тайвань, и они вам привезут всё наилучшим образом». Например, компания AMD, которая полностью угробила производство своих чипов в Америке и перешла на контрактную схему изготовления этих чипов в Тайване, обогнала по капитализации Intel. Соответственно, Intel говорит: «Позвольте мне самому решать, где и что я буду производить — какие-то чипы для гражданского сектора, а какие-то не для гражданского. Себе-то я могу оставить эти самые производства чипов, раз уж я основатель всей чиповой индустрии всего мира».

Еще пример: Трамп построил чиповую фабрику (вероятно, речь о предприятии Stargate в Техасе, анонсированном в январе 2025 года, партнерами которого являются Microsoft, инвестор MGX и производители чипов Arm и NVIDIA. — Прим. ред.). Но выяснилось, что к ней еще нужны и тайваньцы, которые будут ее обслуживать. Потому что бравые рейнджеры, которые обитают в Техасе, и ребята-иммигранты, которые перебежали из Мексики, имеют квалификацию меньше, чем тайваньцы. Они же этнические китайцы и с китайской дотошностью могут выпускать китайские чипы хорошо, американцы пока только учатся.

В этом смысле Россия для оборонки свои вопросы как-то решает, но в гражданском секторе для нас это зона развития.