«Культурный слой»: Нима Пурбуев — идущий за солнцем

Картины Нимы Пурбуева светят, как солнце. У этого факта есть несколько объяснений. Во-первых, в свои картины художник вкладывает самые ценные воспоминания, самые тёплые чувства. А во-вторых, он с самых ранних лет идёт за солнцем. Об этом и не только Нима Пурбуев рассказывает в рубрике «Культурный слой».

Я обычный сын старшего чабана, рос в торейской степи на чабанской стоянке. Отец был хорошим мастеровым, делал руками всё, от телеги и сбруи до целого дома. Дед мой тоже был лучшим мастеровым в своём селе. Когда в 1929 году создали колхоз «Гигант», согнав в него со степи много чабанов, дед мой, будучи середняком, сдал свой скот и стал колхозником. А в 1930 году он попал под первые репрессии и с Беломорканала так и не вернулся, никаких следов не осталось.

Художники у нас в роду есть. Дядя был художником в Улан-Удэ, его сын – одним из лучших архитекторов там же, другой сын – хорошим ювелиром, который в советское время экспонировался в Японии, Франции.

Когда я научился ходить, я всегда шёл в сторону солнца. Утром шёл к востоку, постепенно сворачивая к западу. А родители просто наблюдают, в степи всё видно. Сначала уходил недалеко, потом – всё дальше, километра на полтора. Уйду, лягу и усну. Когда мне было года 3, я помню момент, когда я так уснул, отец подъехал и, не слезая с коня, взял меня на руки, чтобы увезти домой. Я хочу написать такую картину, золотистую.

Ещё тогда отец говорил: «Мой сын вырастет, далеко будет ездить». Я вспомнил эти слова, когда был в Бразилии. 12 часов разницы. Я ходил относительно Читы вверх ногами по земному шару и осознал, что я далеко поездил.

Однажды я взял карандаш и срисовал с газеты «Правда» орден Ленина. Сама Ленин у меня получился очень удачно. С тех пор отец стал мне привозить отовсюду огромные пачки карандашей, но рисовать не заставлял.

После школы отец сказал мне, что в 9-10 классе учиться – только время тратить, нужно ехать, поступать в худучилище. В это время умерла мама, и на сдачу документов в Иркутск я опоздал ровно на один день. Тогда я поступил в педучилище Улан-Удэ на художественно-графическое отделение. Потом была работа в школе в Бурятии, служба в армии, потом вернулся домой, стал преподавать детям рисование и черчение.

Как-то летним вечером я сказал отцу, что хочу поехать, поступать в Ленинград, и он меня благословил. Не сразу, но всё-таки я поступил на отделение монументальной живописи в Мухинское училище. Теперь моя специальность – росписи стен, плафонов, витражей, мозаика, всё, что связано с архитектурой.

Когда начались чёрные 90-е годы, я жил в Улан-Удэ и заказов на мою работу не было. Поэтому я сперва преподавал в ВСГАКИ, а потом меня позвали художником-сценографистом в Бурятский драмтеатр. О, это очень хорошая, очень творческая работа среди актёров, режиссёров. Я придумывал исторические и никогда не существовавшие костюмы, декорации, реквизит, работал в одной связке с режиссёром, декораторами, столярами, бутафорами, пошивочным цехом. Такая комплексная работа мне очень интересна.

В том, что меня узнали в других странах, моей заслуги нет. У меня была жена, шаманка. Один итальянский режиссёр-документалист, Костанцо Алеоне снимал серию фильмов «Сильные женщины мира». Итальянцы говорят, что мы в Сибири ещё не так оторваны от земли, от своего исконного, как они в Европе. Этот режиссёр приехал в Бурятию, снял фильм про мою жену, и её начали приглашать в Италию, чтобы изучать с современной точки зрения воздействие шаманских ритуалов на людей. Она съездила один раз, а потом сказала, что без меня не поедет. Так я начал ездить в Европу. Конечно, возил с собой акварель, писал там этюды, тем более что Италия – очень богатая на красивые виды страна, они ведь ничего не разрушали. И там мои картины стали очень хорошо покупать. Теперь я могу довольно свободно изъясняться по-итальянски.

Я видел воочию излечение молитвой и многое другое. Поэтому, когда я стал рисовать шаманскую тему, чтобы иметь защиту, я пошёл к шаману моего рода. Я из рода Бодонгууд. Шаман провёл обряд, чтобы ду́хи не только не мешали мне, но и помогали.

Темы для картин я беру из мыслей и воспоминаний, которые меня греют. Например, сейчас на выставке краевых художников есть моя картина, на которой женщина взбивает масло. Она связана с детством, которое я люблю. Помню, мать поставит меня возле кадки, и нужно стоять, в определённом ритме взбивать это масло. Кадка стояла в летнике, возле двери. И я стою, смотрю в открытую дверь, там тепло, другие дети играют, душой я там, но нужно взбивать масло. Эта картина – память о матери.

Я рос атеистом, но каждое утро видел, как первое надоенное молоко мать плескала в стороны – отдавала духам. То же делал отец, когда садился пить утренний чай. Потом и ко мне пришло осознание связи с родителями, с предками.

Многие думают, что быть дизайнером, создавать новые платья или модели автомобилей – это модно и очень просто. Я преподаю в ЗабГУ на художественном отделении и на отделении дизайна. Студенты сейчас избалованные, психологически хлипкие. Всё начинается с того, что в школе запрещают учителям заставлять детей стирать мел с доски. И новые студенты не терпят, когда их ругают, а радения нет. Они попадают на дизайн, и вдруг понимают, что здесь тоже нужно приложить много усилий. Поэтому многие уходят. Но так по всей стране, потому что в вузы берут всех подряд по установке сверху. Грустно на это смотреть, не хочется сеять зерно в асфальт, всё равно не прорастёт. Очень мало детей, из которых выйдет толк.

Сейчас Чита очень активно строится, но очень много бездушно холодной архитектуры. Строители, чтобы не тратиться на коммуникации, вклиниваются во дворы, ломая тёплые, душевные места. Как художник, я бы хотел, чтобы в городе было больше красоты. Это заряжает душу, это может вывести нас на новый душевный уровень.

Следующий год – год коня. В такой год на первом месте семья и работа. Всё общественное отходит на второй план. Я хочу пожелать землякам трудиться так, чтобы конь не только вывез дальше, но и принёс много пользы на многие годы вперёд. Если мы все будем хорошо работать, каждый на своём месте, то будем хорошо жить.