«Разве что внутри реактора фон побольше». Инженер-физик рассказал о шокирующей находке в Забайкалье

С инженером-физиком из Подмосковья Андреем Ожаровским, который в жизни — обычный преподаватель, но в свободное от работы время ищет участки радиоактивных загрязнений вблизи предприятий атомной промышленности, мы встретились в Чите. Он только-только прибыл из урановой столицы России — города Краснокаменска, где провел несколько дней и немало переполошил местных жителей, руководство градообразующего Приаргунского производственного горно-химического объединения (ППГХО — предприятие госкорпорации «Росатом») и даже правоохранительные органы. Почему решил приехать в забайкальский город, за чей счет, что хотел увидеть и что в итоге нашел с помощью приборов, какие выводы сделал и, главное, к чему это должно привести? Ожаровский дал интервью «Чита.Ру».

— Меня учили искать радиацию в Московском инженерно-физическом институте (МИФИ) в 80-е. Это всегда было ведомственное учебное заведение, а на военной кафедре нас готовили к ядерной войне. Умение, правда, после вуза постепенно ушло, поскольку не было связано с моей научной деятельностью. Но однажды в Москве произошел огромный скандал из-за могильника радиоактивных и химических отходов Московского завода полиметаллов. С советских времен отходы копились на берегу Москвы-реки в городской черте. И вдруг столичные власти решили строить автомобильный мост, задевающий могильник. Тогда поднялась масштабная общественная кампания, где я познакомился с российскими производителями дозиметрического оборудования. С помощью этой уникальной техники я и начал свои исследования.

То, что раньше делали как минимум три человека — дозиметрист, планшетист и геодезист, теперь делает один: пешком или на велосипеде, всё в автоматическом режиме. Остается только анализировать данные. Изначально приборы мне предоставили бесплатно — производителям интересно тестировать свою продукцию в разных ситуациях: на ториевых отвалах или урановых месторождениях. А я с их помощью смог вести общественную деятельность. Полностью за свой счет и под эгидой международной программы «Безопасность радиоактивных отходов». С участниками нашей одноименной общественной организации занимаюсь этим уже около 10 лет.

— Раньше вы про Краснокаменск слышали? Почему решили приехать сюда через всю Россию, что подтолкнуло?

— Я давно знаю и про Краснокаменск, который еще называли урановой столицей, и про ППГХО — сайт Росатома мне тоже хорошо знаком. Месторождений урана в стране не так много. Главное, что подтолкнуло к поездке, это статья на «Чита.Ру» о пади Бамбакай. Местности, куда долгое время удалялись радиоактивные отходы предприятия — в жидком виде по трубе. В материале, на который я наткнулся случайно, есть данные, что в падь за всё время могло быть сброшено с отходами до 200 тонн урана. А значит, это идеальное место для исследования. Лететь мне далеко и дорого, но недавно я всё-таки наткнулся на хорошую распродажу авиабилетов. Дождался отпуска и полетел. Моя семья с пониманием относится к тому, что свободное время и деньги я трачу на эту деятельность. Подчеркну еще раз — мне никто за это не платит. Хотя в идеальном мире руководство города, люди которого живут рядом с таким предприятием, могло бы нанять меня как специалиста, чтобы я дал ответ на вопрос: а опасно ли сейчас такое соседство? В Европе, например, так и происходит.

— Удалось в итоге посетить падь Бамбакай?

— К сожалению, помешала погода. Добраться было нереально. Видимо, придется приехать снова. Однако работы в Краснокаменске оказалось и без того немало. Еще на этапе подготовки после того, как я объявил о своей поездке, мне писали разные люди, живущие в городе. В том числе сотрудники ППГХО, анонимно. И речь шла не только о пади Бамбакай, но и о новой трубе, по которой в водоем Плотина (некогда техническое водохранилище, ставшее со временем местом отдыха горожан, в том числе рыбалки. — Прим. А. С.) ППГХО сбрасывает какую-то воду. На сайте предприятия можно найти информацию о новых очистных сооружениях, которые используются для прогона шахтных вод из строящегося рудника № 6. Возможно, это именно та вода. Как утверждается, на выходе она должна быть чистой. Но при этом местные стали замечать, что на Плотине начала гибнуть рыба и даже птицы. Поэтому захотелось посмотреть, что там.

— Что вы увидели на Плотине, какие выводы сделали?

— Мертвую рыбу на берегу я видел. Но, когда мы приехали на водоем, самого сброса из трубы в этот день не было. Говорят, как раз приезжала какая-то московская комиссия на предприятие, сброс остановили. Но рыбаки, которых встретил там, да и потом в городе, рассказывали, что с мая поток воды такой, что слышно на другой стороне Плотины. Мое оборудование не предназначено для измерения в жидких средах, поэтому я обследовал берег. Повышение фона увидел только в месте спуска воды, но только потому, что оно отсыпано радиоактивным щебнем, который я потом встречал и в Краснокаменске, особенно за городом.

Понятное дело, что прошло слишком мало времени, чтобы концентрация радиоактивных веществ в столь большом водоеме стала бы высокой. Я бы это определил по отложениям на подсохшей береговой линии. Но однозначно можно сказать, что запущен некий процесс, который уже привел к замору рыбы — это характерная биоиндикация. То есть что-то гадкое туда точно было сброшено, но думаю, что причина тут пока не в радиации, а в химическом загрязнении. По заявлениям атомщиков, водоочистные сооружения работают, шахтные воды проходят очистку и в Плотину сбрасывается «нормативно-чистая» вода. Но это по документам. Рыба, видимо, оказалась неграмотной и погибла от отравления. Местные сказали, что были отобраны пробы, которые они сдадут на слепой анализ. И там интересно будет смотреть именно химический состав сбросных вод.

Мне кажется, то, что я видел на Плотине и читал про Бамбакай, — это про одно и то же. Это стиль работы предприятия. Оно удаляет свои отходы, жидкие среды, радиоактивные или химические, неважно, таким вот способом. Чистую воду они, наверное, сливали бы рядышком в свой карьер. Но они тратят огромные деньги на строительство этих труб, прокачку по ним отходов. То, что говорят о 200 тоннах урана, которые с водой ушли в Бамбакай, я в это верю. Возможно, теперь из Плотины хотят сделать Бамбакай. Я не знаю, по какой причине. Может, испортилась первая труба, может, слишком дорого качать. Но есть вероятность того, что трагедия Плотины, где уже точно умирает рыба, связана с неработоспособностью водоочистных сооружений, которые недавно с большим шумом вводили в эксплуатацию. Неужели атомщики не понимают, что их неспособность очистить миллионы тонн шахтных вод ставит под угрозу не только окружающую среду, но и будущее рудника № 6, а значит не только их предприятия, но и моногорода Краснокаменска?

— Вы сказали, что щебень у трубы на Плотине фонил. А в самом городе вы наткнулись на что-то подобное?

— В самом Краснокаменске я проводил пешую и велосипедную гамма-съемку. В интернете до этого читал, что город подвергается воздушному радиоактивному загрязнению. Скажу сразу, такого я не увидел. «Не увидел» не значит, что нет, но я специально ходил по районам, смотрящим в сторону ТЭЦ и мест добычи урана. Выходил в поля. В среднем везде 0,11–0,12 микрозиверта в час (общепринятая сейчас единица измерения мощности дозы излучения, то есть 11–12 микрорентген в час. — Прим. А. С.). Тихо и спокойно. Конечно, я ожидал увидеть проблемы в самом городе, но считаю, что не нашел ничего. Несколько аномалий не в счет.

Людей очень взбудоражили два камушка на детской площадке, которые фонили: около 0,4 микрозиверта в час, а прокуратура даже начала проверку. И это хорошо, ведь настороженное отношение к радиации нужно, но не надо думать, что это нарушение, допустимые значения не превышены. А вот за городом нас ждали совершенно иные находки. О чём я потом и сообщил в прокуратуре, куда меня вызвали после публикаций в моём telegram-канале.

— Наверное, вы хотите рассказать о хвостохранилищах Гидрометаллургического завода (ГМЗ), где в Краснокаменске из руды и извлекают уран?

— Вовсе нет. Ведь официально, что я увидел в экоотчете предприятия, указано два пункта хранения радиоактивных отходов. И они действительно связаны с ГМЗ. Это очень злые среды, они радиоактивны без сомнения, и с ними непонятно что делать в долгосрочной перспективе — это отдельный вопрос. Так вот в такие места, где есть предупреждающие знаки, ограждение, я никогда бы не полез. Если радиоактивные отходы хранятся официально, если информация о них есть в экоотчетах, пусть хранятся. Меня же интересуют в первую очередь общедоступные места. Куда сейчас может попасть любой житель города. Надо понимать, что совершенно точно при любой добыче уранового сырья есть отходы вскрышных пород, которые могут быть с повышенным содержанием радионуклидов. Уверен, они как-то проходят первичную сортировку, и дозиметр помогает определить: высокорадиоактивное идет в производство, а низкорадиоактивное — в отвалы.

И эти отвалы в местах урановой добычи близ Краснокаменска повсюду. Местами это физически горы высотой с трехэтажный дом, которые никак не огорожены и не обозначены предупреждающими знаками. Где-то это площадки, которые футбольными полями измерять можно. Но я вам точно могу сказать, что подтверждается моими исследованиями: отвалы эти радиоактивны. Но хранилищами опасных отходов, с точки зрения ППГХО, они, видимо, не считаются.

К сожалению, что я ожидал там обнаружить, то и обнаружил, а местами результат превысил ожидания. Повторюсь, в городе — нет, но вот на этих отвалах и на дорогах, где курсируют БелАЗы, а за ними и автобусы с рабочими, можно встретить обычный булыжник, а можно и красненький, который выпал в момент транспортировки. Есть вопросы и по щебню, которым отсыпают дороги. Местами на таких дорогах фон в районе 1,5 микрозиверта в час. Это много. Действующее российское законодательство не предполагает, что на дороге вообще где-нибудь можно встретить 1,5. Тут мы исходим из норм радиационной безопасности, но каких-либо предупреждающих о радиации знаков на той же дороге я не встретил. Только информация о работе большегрузов.

— То есть можно сказать, что водители в Краснокаменске, которые работают за городом, на автобусах или грузовиках, постоянно подвержены радиационному воздействию?

— Да, но также надо понимать разницу между внешним и внутренним облучением. Внешнее — это когда вы флюорографию делаете или в самолете летите. Оно ограничено по времени, а источник находится вне организма. Опасаться нужно внутреннего, когда те или иные радионуклиды попадают в организм с пищей, водой или при вдыхании. Вот это наш случай. Если дорога отсыпана урановой щебенкой, если на дорогу падают фрагменты урановых руд, то под колесами порода неизбежно крошится, получается пыль. Находясь постоянно в таком облаке пыли, вы получаете серьезный риск легочных заболеваний, поскольку попадание частиц даже с природным ураном внутрь организма приводит к тому, что радиоактивный распад происходит уже внутри организма, в легких, там образуются радиоактивные дочерние продукты распада вплоть до висмута, свинца, полония. Человек вдохнул урановую пыль, а затем получает на каждом этапе распада альфа-частицу, а затем и бета-, и гамма-облучение…

И вот водители автобусов, я видел, работают без средств защиты дыхания. Или рабочие, которых они везут, сначала в урановой шахте, по правилам, защищают себя от воздействия, а потом едут домой и дышат этой же радиоактивной пылью. Кто-нибудь из них задумывался об этом?

— За время обследования этой загородной территории были у вас находки, которые повергли вас в шок уровнем радиации?

— В один из дней вместе с администратором популярного в городе telegram-канала «Инцидент Краснокаменске» Дмитрием мы поехали в поселок Октябрьский, который сейчас уже расселен и находится рядом с рудниками.

По пути встречались и красные камни на дороге, которые выпали из БелАЗов — 7–9 микрозиверт в час, даже выше. Но в настоящий ужас нас привел один из булыжников, который спокойно лежал среди миллионов или, может, миллиардов таких же булыжников на одном из хранилищ отходов, не связанных с деятельностью ГМЗ.

Рядом с одним из заброшенных рудников там ровная площадка и какая-то деревянная конструкция. И камни лежат. Я шел там, измерял — 1, 2… 246 микрозиверт в час! То есть 24 600 микрорентген в час. За всё время, что я занимаюсь этой работой, тот камень оказался самым радиоактивным — на территории, которая вообще никак не огорожена и не обозначена. Сколько там таких камней, я не знаю, но от этого мы убежали, как от огня. Информация позже была доведена до прокуратуры и руководства ППГХО. Представители предприятия, как мне рассказали потом, подтвердили мои показания. И должны были этот камень забрать (по последним сообщениям из Краснокаменска, сотрудники ППГХО забрали обнаруженную активистами находку. — Прим. А.С.).

— Что это был за камень? Насколько он опасен?

— Вот этот уровень излучения регистрировался в нескольких сантиметрах от источника, затем он рассеивается, ослабевает. Но чтобы гарантированно получить онкологическое заболевание, нужно на этом камне просидеть несколько часов. Этот нарост на камне, наплыв в пару десятков сантиметров, не знаю, как его обозвать, который фонил, так это то, что и добывает ППГХО, это их деньги — урановая руда. Если этот камень находился бы на конвейере предприятия, то он был бы никакой не отход. Но если он тут валяется, то до момента, пока его не поднимут, это очень опасный отход. И то, что я увидел, является нарушением примерно всего. Возникает вопрос: а как эта ценная руда оказалась здесь, на открытой местности? Есть ли еще? И почему все эти отвалы предприятие не хочет считать местами хранения радиоактивных отходов, ведь радиационный фон там столь высокий? Да, там вроде никто не гуляет, но главная проблема как раз в том, что этих отходов очень-очень много. И они никуда не денутся, не исчезнут сами собой. Если вы не можете всё это убрать, ну хотя бы предупреждайте людей, куда они ступают. Я понимаю, что дуракам закон не писан. Он и под запрещающий знак пойдет, но тогда это будет выбор человека.

Один из заброшенных урановых карьеров вообще рекламируется как объект индустриального туризма. Поверьте, там немало желающих побродить, в том числе подростков. Страшно представить, если они устроят пикник, расположившись на одном из таких камней. Или заберут кусочек домой. А если кто-то сделает это умышленно и использует в своих одному ему известных целях?

— То есть к объектам ППГХО за всё время вы ни разу не приближались? Просто интересно, а как там с радиоактивным фоном?

— Внутрь на объекты, как и говорил, не заходил. То, что они там делают, это их право, они за это отвечают, в том числе по закону. Но при этом мы были вблизи у одного из объектов, который называется «Насосное оборудование водоотливного комплекса ствола 20Р». Это такая территория за забором и готовое сооружение. То самое, что качает воду из рудника № 6. Остановились, чтобы померить, потому что видно: сделана свежая отсыпка как раз теми самыми урановыми валунами, которыми за городом посыпают и обочины дорог. За забор, конечно, не заходили. Приборы показали, что там 1,5–2 микрозиверта в час. И проблема в том, что на объекте сидит дежурная, которая спросила, чего это мы фотографируем. Мы объяснили, что засняли проспект с названием проекта и измерили фон. Я рассказал ей, что она находится в месте с высоким радиационным фоном, и по ее глазам понял, что она, кажется, не совсем в курсе этого. Относится ли она к категории А, как это предусмотрено в атомной промышленности? То есть к облучаемым сотрудникам. Она за это должна денег больше получать и льготы.

— У вас, получается, вопросы к охране труда на предприятии?

— Так и есть. Очень много вопросов. И по этой женщине, и по водителям автобусов. Но не в моей компетенции находится контроль за этим процессом. Я же могу говорить то, что вижу. А вижу то, что называется экологическим демпингом. Когда радиоактивные отходы в худшем случае даже не учитываются, когда за здоровьем людей в худшем случае даже не следят — на масочках экономят. В таких условиях добывать уран можно только в России.

Не надо ссылаться, что это наши деды и проклятое наследие СССР. Ты сейчас менеджер этого предприятия, ты живешь в России, есть законодательство. И использовать такой заповедник СССР, удаленность от Москвы, наследие советской секретности, чтобы травить людей, загрязнять природу и экономить на этом, на обращении с отходами, недопустимо.

Росатом ранее довольно активно экспортировал урановую продукцию, топливо для АЭС, в том числе в Великобританию, Швецию, Швейцарию. Один из моих собеседников в Краснокаменске сказал: «Добыча урана в России — это рабский труд плюс загрязнение окружающей среды». То, что я видел в Краснокаменске, подтверждает это, но знают ли об этом социальном и экологическом демпинге зарубежные клиенты Росатома?

Поэтому я очень рад, что прокуратура оперативно среагировала. Я исследователь, мог вообще ничего не найти. И у меня не было задачи что-то там устроить. Нужно было просто выяснить действующее состояние окружающей среды. Я был готов к тому, что повсюду заборы и знак «Проход запрещен», и я бы ни за что туда не полез. Да, изначально была цель исследовать водоемы. Но оказалось, что есть поселок Октябрьский. И я не знал, что можно просто ходить по горам радиоактивных отходов. Для меня это новый опыт.

— Выводы ваши отчасти уже стали публичными: появились посты в telegram-каналах; известно, что прокуратура отреагировала; есть данные, что и ППГХО заинтересовалось результатами вашей работы. Какие, на ваш взгляд, дальнейшие шаги должно предпринять непосредственно само предприятие?

— У предприятия есть два варианта. Первый — отмахнуться. Но при этом они должны держать в голове, что второго такого места в России, где можно найти камень, какой только в лаборатории встретишь, я не видел. Разве что внутри ядерного реактора фон побольше, а в таком месте, где есть человек, такого не встречал.

Второй путь — заняться улучшением ситуации. Идеальный ответ: «Да, признаём проблему, выясним, как кусок богатой руды оказался здесь. Сделаем инструкцию, чтобы не вываливались радиоактивные камни из машин. Закажем бульдозер и снимем верхний слой загрязненных дорог». А я даже дам совет — заасфальтируйте дорогу к ГМЗ и всё. Почему она до сих пор щебеночная? Смывать пыль с асфальта гораздо проще.

Поймите, бесконечных месторождений не бывает. Доля атомной энергетики в мире падает. И когда-нибудь добыча урана прекратится и здесь. Но что останется? Квадратные километры радиоактивных полей, которые почему-то и за отходы не считают. Но это они и есть.