«Девочка-идеалистка умерла». Интервью с учительницей, спасавшей детей при нападении на школу ее ученика

23 сентября в поселке Балаганске в Иркутской области школьник ударил одноклассников молотком — пострадали три подростка. Нападавшего, как сообщил министр образования Иркутской области Максим Парфенов, остановил учитель физкультуры.

Ровно за неделю до этого, 16 сентября, в Челябинске подросток напал с молотком и ножом на учеников своей школы. Он ранил трех сверстников — двух девочек и мальчика — и учительницу химии и биологии, которая пыталась его обезоружить. Педагог попала в больницу с закрытой черепно-мозговой травмой и переломом пальцев.

В тот же день, 16 сентября, в подмосковной Ивантеевке эвакуировали учеников школы № 2. «Ничего не случилось, всё хорошо, всё в рабочем порядке. Учения»‎, — сообщили MSK1.RU в учреждении.

Семь лет назад, 5 сентября 2017 года, в той же Ивантеевке девятиклассник Михаил Пивнев напал с винтовкой, бутылками с зажигательной смесью, кухонным топориком и самодельными взрывными устройствами на школу «Образовательный центр № 1». Пострадали четыре человека: учительница информатики Людмила Калмыкова — подросток ударил ее по голове топориком, а затем выстрелил женщине в лицо — и трое одноклассников Михаила, которые, испугавшись, выпрыгнули из окна второго этажа.

Людмила Калмыкова, раненая, некоторое время удерживала дверь кабинета, когда Михаил пытался туда вернуться. Это позволило детям, оставшимся в классе, успеть спрятаться в лаборантской.

Корреспондентка MSK1.RU встретилась с педагогом, чтобы узнать, что она думает о нападениях детей и подростков на учебные заведения и как случившееся семь лет назад повлияло на ее жизнь.

— Людмила Юрьевна, в интервью «Электронной Ивантеевке» у вас спросили, что вами двигало, когда вы помогали детям и сдерживали Мишу. Тогда вы ответили: «Я нужные книги в детстве читала, наверное…» А что вы читали в детстве?

— Фраза не моя, как вы понимаете. Это из «Баллады о борьбе» Владимира Высоцкого. Собственно говоря, это была просто цитата, а если серьезно, у нас (людей, чье детство пришлось на 80-е. — Прим. ред.) еще были такие понятия, как честь, долг, совесть. Мы читали «Айвенго» Вальтера Скотта. Мы смотрели «Гостью из будущего» (рейтинг 6+. — Прим. ред.) и плакали из-за бедного Вертера. Он ведь не обязан был этого делать. Он робот. Но почему-то пацаненка спас (по сюжету фильма Вертер жертвует собой, чтобы спасти мальчика Колю от космических пиратов. — Прим. ред.). Почему? Хороший вопрос. Мы росли на военных фильмах. В них тоже было не принято подставлять других.

Меня так воспитали. Поймите правильно, жить с мыслью, что ты ушла, а дети остались… очень тяжело. Я посчитала нужным дать детям возможность спрятаться. Всё как-то само собой получилось. В таких ситуациях, наверное, всё равно действуешь. На то, чтобы стоять и рассуждать, что будет дальше, просто нет времени. А первое, что приходит в голову, — то, что заложено в нас в детстве. Хотим мы этого или нет. У меня — вот это. Нет, я не герой. Окажись я еще раз в такой ситуации, не знаю, как бы поступила.

— Те, кто пережил страшное событие — нападение в школе, теракт, — часто говорят: кажется, будто оно было вчера, не прошло пяти, десяти, двадцати лет. У вас есть такое ощущение?

— Нет, я бы так не сказала, в обычной жизни уже не вспоминаешь. Это помещено в очень далекие глубины памяти. Потому что если всё время прокручивать в голове, то как жить-то дальше? Но оно всё равно всплывает [в памяти] каждый раз, когда случается то, что было в Перми, Брянске, Керчи, Челябинске… Господи, пальцев рук не хватит, чтобы перечислить все эти случаи (нападения на учебные заведения. — Прим. ред.).

И обратите внимание: это только те, что стали известными. В моем случае всё вышло на поверхность, потому что в тот день рядом была оператор (телеканала Ивантеевки. — Прим. ред.), снимавшая детей. Она меня засняла, весь этот треш, мой крик.

Возможно, благодаря сюжету на телевидении история была раскручена. А так, скорее всего, ее бы замяли. Когда я лежала в больнице, ко мне приходили «доблестные» сотрудники полиции, просившие дать показания, в которых топорика и ружья не было, а был игрушечный пистолет, и вообще я сама головой ударилась и всё придумала. Удалось их убедить, что они неправы.

— После Ивантеевки в России учащиеся десятки раз нападали в учебных заведениях. Почему, как вы думаете, это повторяется?

— Потому что после того случая не были сделаны никакие выводы, ничего не изменилось. Совсем ничего. Говорят много, да. Правда, говорят ровно три-пять дней после трагедии. Потом происходит что-то другое, и все забывают: «Всё нормально, всё хорошо, всё в порядке». Можно ли что-то изменить? По-моему, нет. Дети всего лишь отражение того общества, в котором мы живем.

Вы смотрели «Вариант „Омега“» (рейтинг 18+. — Прим. ред.)? Это старый фильм про шпионов. В нем на глазах у советского разведчика пытают человека. В этой сцене слышны только крики. Весь ужас написан на лице героя — ты смотришь, и тебе страшно. Но ничего, что переходит цензуру, не видно.

Сейчас далеко ходить не надо. Последний культовый сериал, который смотрели даже дети, хотя у него ценз 18+, — «Слово пацана». У меня ребенок в начальной школе. Вдруг он приходит и говорит: «Мама, меня обзывают. И не только меня». Несколько человек сбились в стаю — извините, подходящее в данном случае слово — и называют всех чушпанами. Вопрос: где они это взяли? — «Мама, они сказали, что смотрели „Слово пацана“». Родители, естественно, стали говорить: «Не-е-е-ет, мы такое своим детям не показываем». Но они же откуда-то об этом узнали, значит, увидели.

Восьмидесятые годы: всё очень строго цензурировано. Ребенок, когда он включал телевизор, видел то, что для него нормально. Была замечательная, довольно интересная и злободневная передача «…До 16 и старше», где рассказывали о проблемах подростков. Был «Детский час» для детей поменьше с уроками английского, немецкого языков. Сейчас ребенок, включая телевизор, видит, как взрослые дяди и тети дерутся, выясняя, кому достанется наследство, не знаю, к примеру, Джигарханяна. Сомневаюсь, что Армен Борисович мечтал об этом.

Есть интернет. Что бы ни говорили, нет там никакой цензуры. Ребенок заходит на сайт и смотрит всё, что он хочет. Далеко не все родители это контролируют. Даже если стоит какой-нибудь блок, всегда есть возможность его аккуратненько обойти и посмотреть гадость и мерзость. Мы сами показываем ее своим детям. Потом удивляемся, что они жестокие.

Скажу крамольную вещь. Иногда складывается ощущение: либо из нас создают новое общество, совсем непохожее на то, что было, такое страшное и непонятное, либо люди сами не понимают, что делают.

— Вы больше не работаете в школе. Почему?

— Знаете, есть такая парадигма управления. В последнее время почему-то стали считать, что человек с дипломом менеджера может управлять всем чем угодно: от школы до подводной лодки. Я давно не работаю в школе и по этой причине. Не потому, что страшно. Нет, в первое время реально было очень страшно возвращаться. В свою школу (№ 1. — Прим. ред.) я так и не смогла вернуться. Попыталась устроиться в другую — каюсь, сбежала через две недели. Это был ад, видимо, еще [било] по живому. Мне помогли девочки из штата психологов МЧС. Они долго меня восстанавливали, разговаривали со мной, убеждали, что всё хорошо. У них получилось. Не сказать, что совсем, но мне стало намного легче ходить по городу.

Потом была вторая попытка: я отработала год, но не пошло. Два года я работала в Методическом центре (учреждение для повышения квалификации педагогов в Пушкинском округе. — Прим. ред.). Мне пришлось уйти оттуда, потому, в частности, что моими начальниками стали инженер-роботехник и воспитательница детского сада. Они объясняли: все учителя не знают, как работают, и вообще непонятно что делают в школе. Мне стало очень обидно — я ушла. Вернулась в школу, но меня хватило только на год.

Почему? Потому что есть родители, которые считают, что лучше учителей знают, как надо учить. Начальство, которое тоже считает, что лучше учителей знает, как надо учить. Режим работы 24/7, когда тебе могут позвонить поздним вечером и спросить: «Почему у моего Васи два?»

Если честно, даже на занятиях дело не всегда доходит до объяснения [материала]. Допустим, идет урок. Вдруг тебе срочно приходит сообщение от начальства: «В двенадцать часов вы должны показать детям ролик про МЧС». Почему? Потому что пришла такая «указивка». И ты еще должна сделать фотовидеофиксацию того, что показала ролик, а дети его внимательно посмотрели.

Ты становишься перед выбором. Либо ты сволочь, потому что игнорируешь начальство. Либо ты сволочь, потому что делаешь так, как приказали, а ученикам всё уходит на самостоятельное обучение. Либо ты сволочь, потому что включаешь на пару минут этот ролик, делаешь постановочное фото и продолжаешь урок, говоря детям: «Извините, так надо». А дети не идиоты — они всё прекрасно понимают. Как ни крути, у задачи нет правильного решения: ты в любом случае будешь сволочью.

Что делать с обществом? Как изменить взгляды целого поколения на учителей? Дети стали культом. Нет, их надо любить, дети — цветы жизни. Но нельзя, чтобы хвост махал собакой. Для ребенка авторитеты — это взрослые, в первую очередь, его родители. Если они говорят, что школа — зло, а учитель — идиот, ребенок в это поверит. Самое интересное, что за все поступки детей отвечают ведь учителя, а не родители. В моем случае тоже говорили, что я его (Михаила. — Прим. ред.) спровоцировала. В тот момент было весьма неприятно: у меня тут болит, здесь болит — и вдруг оказывается, что я еще кругом виновата.

Не нужно говорить об уважении к учителю. Нужно просто вспомнить, что написано в Конституции. А там написано, что у всех — хоть ты ребенок, хоть ты учитель, хоть ты родитель — равные права. Но что происходит на деле? Масса историй, когда педагогов доводят до нервного срыва, снимают на видео и показывают: «Смотрите, училка-истеричка». Почему никто не говорит, что было до этого [срыва]? Почему все сразу говорят о профессионализме учителя, о том, что у него должны быть стальные нервы?

Любого можно довести. Мы [учителя] в первую очередь живые люди. Но у нас учителям почему-то запретили быть живыми людьми. Где же равенство перед законом? Почему никто даже не будет разбираться, что произошло? Почему ребенок априори во всем прав? Он привыкает к этому, а потом приходит и бьет кого-нибудь молотком по голове. И очень удивляется, когда его задерживают: «В смысле? Мне же всегда всё с рук сходило». Он перестает видеть границы, понимать, что можно и нельзя делать. Мы сами воспитываем таких детей, а государство это поощряет.

Что можно сделать? Можно любить своих детей и следить за тем, что они делают. Не бросать их на произвол судьбы, надеясь, что школа что-то там исправит. Нет у нее такой возможности.

— Тяжело ли вам было принять уход из школы?

— В первое время было тяжело. Я ведь возвращалась несколько раз — это о чем-то да говорит. Но в последний раз я ушла без всякого сожаления. У меня было полное отторжение. Я поняла, что это уже не моя школа. То, что там происходит, не имеет никакого отношения к тому, чему меня учили двадцать лет назад в педагогическом.

Одна из руководителей системы образования Пушкинского округа как-то сказала мне: «Вы не умеете работать в системе, вы слишком своевольный человек. Так нельзя». Объяснять ей, что система гнилая и работать в ней не хочется… Думаю, она бы не поняла.

Нет, я не жалею [об уходе из школы], мне стало намного легче. Дети сказали: «Спасибо, мать, теперь мы знаем, как ты выглядишь». Я работаю, но не в сфере образования. У меня есть выходные, представляете? Мне никто не звонит среди ночи, требуя заполнить отчет или срочно пройти какие-нибудь курсы. Мне перестали трепать нервы.

— Кем вы сейчас работаете?

— Как вы понимаете, когда тебе за сорок, начинать карьеру с нуля довольно сложно. Эйджизм (дискриминация по возрасту. — Прим. ред.) у нас все-таки присутствует. Дождаться, что тебя возьмут на работу в «молодой и дружный коллектив»… нет, не дождешься.

Я обыкновенный оператор склада. Там пригодился мой опыт работы с людьми. Когда я устраивалась, мне сказали: «Вы не представляете, как это трудно! Тут столько народу! И все водители такие сложные». Ага, да, конечно. (Смеется.) По крайней мере, там всё четко и ясно. Мне нравится.

— Как вы считаете, что можно сделать с буллингом в школе? Часто его называют причиной нападений.

— Учитель может проинформировать психолога, чтобы была проведена какая-то работа, попытаться сгладить [конфликт]. Он может остановить буллинг, только если он происходит здесь и сейчас. Но дети в большинстве своем умные, адекватные и вменяемые, поэтому они просто не будут травить на глазах учителя.

Решать такую проблему, наверное, нужно с родителями с обеих сторон. Но у нас же нельзя выносить сор из избы, и не все готовы признать, что его ребенок травит другого.

Своих детей нужно учить не молчать и не терпеть. Это тяжело. Не все взрослые могут дать отпор, а тут ребенок. У кого-то это [умение постоять за себя] врожденное, а кто-то тихенький, забитый.

— Школьные психологи действительно могут помочь решить проблему?

— Всё зависит от добросовестности человека. Я встречала психологов, которые честно делали свою работу и помогали детям. Был один мальчишка — ну классный! Очень умный. Но он всего боялся, ему даже с места было тяжело отвечать. Контрольные он вообще писать не мог: его трусило — и всё. Ничего, она [психолог] помогла ему — прогресс был.

Бывало, что психологи доводили детей до слез. «Я вошла в класс. Почему ты не встал?» Чтобы вы понимали, психолог сказала это ребенку из подготовишки. А кто ему говорил, что надо вставать? Стоит взрослая тетя, а мальчик плачет. Для нее это было нормально.

— Вы мама трех детей. Наверняка нападение повлияло на вас как родительницу.

— Старшие понимали, что происходит. Они спрашивали, а не вернется ли он и не сделает ли нам плохо. Пришлось успокоить и сказать, что нет, всё нормально. По крайней мере, я надеюсь, парень просто начнет другую жизнь.

Маленький был совсем маленьким, когда это случилось. Да, он видел вот это вот всё опухшее, страшное [лицо после ранений], кровь на рукаве. Испугался, но думаю, он мало что понимал в тот момент. Сейчас подрос, мы не напоминаем ему ту историю — не надо.

Кстати, старшие ничего [эмоционально] не показывали, они намного позже выдали реакцию. Не знаю, почему так получилось. Может быть, пугать не хотели или храбрились по-своему, по-детски. Потом сказали: «Да, мама, мы очень сильно испугались и переживали». Я успокоила их, поцеловала, пожалела.

Дети получили инструктаж, как действовать в таких случаях: куда бежать, как прятаться, чего делать не нужно. Конечно, боюсь [за них]. Нормальная человеческая реакция.

— Вы говорите о Мише без злобы, надеетесь, что у него всё будет нормально. Не знаю, смогла бы я так…

— Давайте исходить из здравого смысла. Самая правильная стратегия для него — закончить эту историю, а не продолжать ее. Так будет лучше.

Злоба?.. Конечно, он совершил очень большую глупость. Но не меньшую глупость совершили взрослые, которые могли его остановить, но не остановили. Это я про родителей. Наверное, на них я злилась чуть больше, чем на него. Не было же такого, что он весь белый и пушистый зайчик, а потом — бац! — откуда-то всё из него выползло. Он всё демонстрировал (как сообщала детский омбудсмен Московской области Ксения Мишонова, родители Михаила знали о его увлечении оружием и сами подарили ему пневматику. — Прим. ред.) — его просто нужно было остановить. Поэтому к взрослым у меня вопросов больше, чем к нему.

Кроме того, сплетни, разговоры о том, что я во всем виновата, отношение коллег перебили то, что он сделал. Мои дети учились в той школе, понимаете? Я хотела их просто убрать оттуда, перевести. Мне отказали в трех школах. Сказали: «С чего вдруг?»

— Как аргументировали отказы?

— Формально тем, что мест якобы не было.

— А неформально? Потому что вы «сложная»?

— Сложной я стала потом, когда начала защищать себя и своих детей. Знаете, в бурной молодости я была идеалисткой: верила, что мир прогнется под нас, что мы можем его изменить и всё в наших руках. Но человека очень легко сломать, втоптать в грязь и пройтись по нему, особенно если действовать коллективно. Это делают дети. Это очень легко могут сделать взрослые.

Мне обещали золотые горы, помощь, поддержку. А получила я то, что получила. Я попросила перевести меня в другую школу — «мест нет». «Хорошо, заберите хотя бы моих детей, чтобы на них пальцами не показывали». — «Мест нет». Я обращалась в комитет по образованию. «Где Надежда Романовна (Халилова, экс-председатель бывшего комитета по образованию Ивантеевки. — Прим. ред.)?» — «Ой, она была, честное слово, но ее только что вызвали в администрацию». Что за цирк? Я так приходила несколько раз. Было неприятно.

Потом я все-таки перевела детей. Как? С помощью жалоб в администрацию. У нас же родители имеют право жаловаться, это же не учителя. Да, после этого я стала «неудобной, плохой и несистемной». Но я не готова жертвовать своими детьми ради, скажем так, чужого благополучия.

Младший еще учится в школе, а старшие получают профессию. В десятый класс не пошли, сказали: «Фу-фу-фу, нечего там делать».

Миша… Надеюсь, у него всё будет хорошо. Он должен был повзрослеть.

— Вы думаете, бывает хорошо после того, как ты совершил подобное?

— Всё зависит от человека и от его доброй воли. Если вы захотите, у вас получится. Если вы не захотите, будете плакаться, жаловаться и говорить: «Меня все обижают и никто не любит», то вы так и останетесь в положении вечно обиженного и никому не нужного.

Выход есть всегда, работу найти можно. Вы не представляете, сколько у нас рабочих мест, куда никто не хочет идти. Начинать нужно с того, что непопулярно. Ну и что? Это же тоже работа, правильно? Но все хотят быть менеджерами, белыми воротничками, получать много-много денюжек, сидеть в чистом-чистом офисе и быть большими-большими начальниками.

— Да, наверное, можно добиться бытового благополучия. Но как дальше жить с тем, что ты принес людям страдания?

— [Михаил] Лабковский, психолог, говорит, что смысл жизни — в самом процессе. Не нужно цепляться ни за прошлое, ни за будущее — нужно жить здесь и сейчас. В этом я с ним согласна.

Да, это было. Да, это нужно принять. Вы никогда в жизни не делали глупостей? Сами подумайте, если вы будете сидеть, думать: «Ой, я бабушку через дорогу не перевела» — и каждый день напоминать себе об этом, что в этом хорошего? Вы далеко уйдете?

Понимаете, он за это ответил (в 2019 году Михаила приговорили к семи годам и трем месяцам лишения свободы в воспитательной колонии. — Прим. ред.). У Миши есть шанс начать всё сначала.

— Как вы возвращались к нормальной жизни после нападения?

— У меня хорошие друзья. Пока я лежала в больнице, подруга — Анна Николаевна, я тебя люблю! — звонила мне каждый день, мы переписывались. Она рассказывала все сплетни, отвлекала. Я ей очень благодарна, потому что она сильно помогла. Я думала: «Господи, как я вообще могла в это вляпаться? Я же работаю в самой мирной на свете организации, и вдруг — бац! Почему я?» — и тут: «Привет, старуха! Как дела?» Всё, ты уже думаешь о другом.

У меня классные дети, которых я очень люблю. У меня замечательный муж. Он вытерпел все мои заскоки, ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство — психическое состояние, возникающее из-за травмирующего события: стихийной катастрофы, боевых действий, нападения, несчастного случая и так далее. — Прим. ред.) — куда же без него? Мне его поставили, меня от него вылечили. Спасибо ему [мужу] большое. Андрюша, я тебя люблю.

— Почему, как вы считаете, люди зачастую не готовы говорить о нападениях в школах?

— Я говорю с вами только потому, что прошло семь лет. Сейчас я могу рассказывать об этом спокойно. Но пожалуй, в понедельник (16 сентября, в день нападения в челябинской школе. — Прим. ред.) я бы не выдержала такой разговор. Потому что накрыло. После каждого такого случая меня серьезно накрывает, а потом потихонечку отпускает.

Почему [не готовы говорить о нападениях]? Представьте, что вы одноклассница нападавшего и вас спрашивают: «Вы правда мальчишку доводили?» Или вы мать ребенка, сделавшего глупость. Вас спрашивают: «Как вы дошли до такой жизни?» Вы признаетесь?

Всем участникам этой истории есть о чем умалчивать. Кто-то никогда не признается, как это страшно, когда тебе в лицо целятся из ружья. Это чертовски страшно. Если удар был неожиданным — я даже не видела, откуда он достал инструмент, — то потом [в момент выстрела] я всё очень четко понимала… Думаю, ему тоже было страшно. Адреналин, и всё такое.

— Вы поддерживаете связь с бывшими учениками?

— С теми, кто был тогда [в классе во время нападения], мы только случайно сталкиваемся. Я для них… Как это называется? Триггер? Вот я для них триггер (внешний стимул, напоминающий о травме и заставляющий пережить ее заново. — Прим. ред.). Если мы сталкиваемся на улице, они отшатываются. Потому что вспоминают эту историю — и понеслась.

Может быть, это одна из причин, почему я ушла — должна была уйти — из школы. Учительница же тогда увела меня (после нападения Михаила. — Прим. ред.) в класс к первачкам. Представьте: тебе семь лет, ты весь в бантиках, красивый и замечательный. И вдруг на второй день учебы в класс заводят тетю, которая вся в кровище, а учительница баррикадирует дверь и просит спрятаться под партой. Думаю, дети запомнили это надолго. Они пугались, когда меня видели. Тут уже никакой психолог не поможет: они маленькие — им не объяснишь.

С остальными [учениками], конечно, регулярно пересекаюсь. Мы же в одном городе живем. Большинство из них уже взрослые дяди и тети, многие сами стали родителями. С кем-то из них даже работать приходилось. Кто-то рад меня видеть, кто-то — не очень. Это нормально. Почему-то мы из школы делаем храм. Нет, школа — модель общества, в которой дети должны видеть всё. Хороших и плохих, добрых и злых, интеллигентных и не очень учителей.

— А вы никогда не хотели уехать из Ивантеевки?

— Было желание, когда это только-только произошло. Опять же, на фоне хейта. А потом я подумала: «Почему я должна убегать? Я-то почему? Не я же всё сотворила».

— Как вся эта история вас изменила?

— Девочка-идеалистка умерла. Она там осталась, в том коридоре. Я стала злее и циничнее.

— Хорошо или плохо, что она умерла? Или это просто жизнь?

— Это просто жизнь. Так бывает. Мне кажется, нельзя оставаться вечным подростком до самой пенсии. Люди не могут не меняться. Мы же не застывшие статуи.

— Не скучаете по себе идеалистке?

— Знаете, как говорят: мне бы те мои восемнадцать лет и эти мои мозги — я бы такого натворила! (Смеется.) Нет, не скучаю. Всему свое время.