«Белый медведь пришел к нам и играет»: фотограф-анималист сидит по 12 часов в засаде ради единственного кадра

Михаил Вершинин — столбист, многократный чемпион страны по скалолазанию, последние двадцать с лишним лет фотографирует дикую природу. Уезжает в длительные экспедиции на Крайний Север, неделями просиживает в засаде, поджидая снежного барса. Ходит на тримаране по рекам Таймыра, выживает в штормах в море Лаптевых. Его снимки побеждают в российских и международных конкурсах, а фотоальбомы сразу раскупаются. Наши красноярские коллеги из NGS24.RU Алексей Тайганавт и Маша Ленц поймали момент, когда он дома, и отправились к нему в гости.

Большой кирпичный дом, откроешь окно, а там за участком большой настоящий лес. Слышно, как под весенним солнцем тают сугробы, ручьем текут на фундамент. В нескольких километрах отсюда начинается территория нацпарка «Столбы» в Красноярском крае.

Михаил Вершинин встречает гостей босиком и в теплом флисе. Привычка человека, который в экспедициях проводит едва ли не больше времени, чем дома: когда долго идешь по пересеченке в трекинговых ботинках, и на привале надо дать отдохнуть ногам.

Он ведет нас на второй этаж, в свой рабочий кабинет. Крепкий основательный стол с большим монитором, на полках десятки книг и фотоальбомов, в том числе его авторства. Дипломы и награды за первые места в конкурсах на лучшее фото дикой природы.

Десятки медалей — это из его далекого прошлого, где он мастер спорта по скалолазанию, многократный победитель советских и российских чемпионатов в этом виде.

— Я до 18 лет практически никаким спортом не занимался: в алтайской деревне вырос, там не до того. В Барнауле поступил на агронома и в университете записался в секцию альпинизма со скалолазанием. Втянулся быстро. Начал на соревнованиях выступать союзных, международных, — рассказывает Михаил Вершинин. — Для меня авторитетов не было, всегда сам по себе, я индивидуален. В общем, смотришь: этот спортсмен лучше по физподготовке, другой по скорости и т. д. — и берешь это от них. Поэтому я семикратный чемпион СССР по скалолазанию. Спорт — это же тоже творчество. Тут тоже нужен нетривиальный подход к своей тренировке. Я большое удовольствие получал от процесса… Вот, смотрите, медали, тут не все мои: на двоих с женой, потому что она круче, она первый мастер спорта международного класса среди женщин.

— Дальше — стать тренером, как это обычно происходит.

— Да. Я и хотел тренировать, потому что это моя настоящая профессия, 15 лет отдал скалолазанию. Хотя по образованию я агроном. Но потом у меня произошел конфликт с моим тренером-наставником. Денег стали платить всё меньше, а с развалом Советского Союза финансирование практически прекратилось. В общем, сказал: «Я без вас проживу». Ну и остался: ни кола ни двора. Думаю: «А что же делать-то?» Слышу, что народ начал ездить в Китай, Турцию, еще куда-то.

— Челночить.

— Да, за товарами. Стал тоже в Китай ездить за одеждой. Так, наверное, лет пять проездил.

— Кто торговал?

— Да сам. На Центральном рынке стоял. Поначалу было не по себе, конечно. Ну, а с другой стороны, куда деваться? Кушать-то хочется, ребенка учить надо, квартирный вопрос решать. Потом уже магазин продуктовый открыли. Ну, опять же, опыт: на китайских рынках научился торговаться как следует, вплоть до 10 юаней. Потом глядишь, в месяц прилично выходит, по 800–900 долларов. Это пригодилось впоследствии, когда начал свои фотоальбомы выпускать: везде приходится разбираться, чтобы лишнее не платить… Где-то в 2003-м уже начал заниматься фотографией. Это было когда-то мечтой, в детстве в деревне у меня была самая дешевая «Смена», как мог на нее фотографировал… Пошел на курсы, учился у профессионалов. Помню, выполнял домашнее задание и сделал несколько снимков животных в «Роевом ручье». Один из преподавателей посмотрел и сказал: «Ты их как чучела наснимал». Ну ладно. Через год отправил эти снимки на конкурс, который проводил российский журнал от National Geographic. Они победили.

Он прерывается, отворяет окно, за ним большой ухоженный участок. Еще немного весны, и земля распахнется теплом под посадки.

— Сейчас свиристели прилетают, я тут их снимаю иногда, — говорит Михаил. — Нет, огородом жена занимается, мне некогда, я по полгода в экспедициях.

В центре его кабинета притягивает взгляд огромный камуфлированный объектив. С прикрученным к нему фотоаппаратом. Трубу, начиненную оптикой, страшно брать в руки, и не потому что тяжелая: цена у нее как у подержанной машины. Этот объектив еще не самый большой в его экспедиционном оборудовании, он достает из шкафа тяжелый рюкзак с еще одним супертелеобъективом.

— Здесь вот такой аппарат теперь у меня, 600 мм фокусное расстояние. Весит килограммов семь. В прошлом году купил.

— Стоит тысяч восемьсот?

— Почти два миллиона. Но я взял намного дешевле, нашел через знакомых на японском сайте, мне привезли. Этот для засидки (укрытие для наблюдения за животными и птицами. — Прим. ред.), обычно для такой беру с собой две камеры и два объектива. Самая долгая засидка у меня была в Саяно-Шушенском заповеднике на снежного барса — 20 дней.

— Как это происходит?

— Заходишь в пять утра и часов двенадцать-тринадцать сидишь там. Неподвижно. И потом выбираешься оттуда как инвалид: ни руками, ни ногами не пошевелить…

— Один?

— Ну, в сам заповедник я приезжаю с научной группой дирекции. Селимся в избе. Они своими делами занимаются, я ухожу километра за четыре на точку и там весь день провожу, получается. В палатке со специальным окном под объектив.

— Что с собой, кроме аппаратуры?

— Обычно беру горячую воду, потому что все эти кофе, чай… Это нам кажется, что снежный барс ничего не чует. На самом деле, всё он чует. Из еды у меня только сухофрукты, никакого мяса, естественно. Сел, сидишь и ждешь. Не отводишь взгляда. Ждешь почему? Потому что объектив настроен на так называемую мочевую точку (место, в котором снежный барс метит территорию. — Прим. ред.). Там, конечно, у заповедника есть фотоловушки, но они в основном видео снимают. А мне как фотографу интересен сюжет, экшен, и в этой точке можно поймать кадр.

— Выйти тихо, размяться?

— Нет, никаких вообще движений не должно быть. Ты сидишь, сидишь, но самое сложное, когда непрерывно смотришь в место, где он должен появиться. И спустя время мозг словно отключается, хотя глаза видят, потому что одна и та же картинка: смотришь, смотришь 12 часов в одно и то же окно, и начинаются не то что глюки, а какие-то абстракции непонятные. Как будто во сне в каком-то с открытыми глазами… После того выезда я через неделю снова приехал, еще 15 дней сидел.

— И так постоянно, много лет.

— Да, приезжаю в город и здесь восстанавливаюсь. Каждый день хожу на Столбы, поддерживаю форму. Кстати, с той долгой засидки я так ничего и не снял. Затем был на севере Монголии, там уже получилось: снежный барс два раз приходил. А в позапрошлом году меня снова позвали съездить на три дня с научной группой в Саяно-Шушенский заповедник. Ну, я думаю: «Блин, тогда так долго просидел — и ничего, какой смысл на несколько дней ехать?» Сомневался, короче. Но ладно, поехал. Сходили, проверили ловушки, вот видно, что здесь прошел. Вечером долго еще обсуждали, высчитывали, спорили, где в итоге подкараулить. В общем, в четыре утра встали на другое место.

Михаил показывает на мониторе снимок — редчайший кадр, снятый не на фотоловушку, а на камеру.

— Ну, короче, все были в шоке: такое раз в жизни бывает! В моей точно: увидеть четырех барсов вместе. Это мать с детьми. Хотя, тут такие дети, что мало от нее отличаются.

— Какие мысли, когда увидели их?

— Только как снимать и какую композицию делать.

— Сколько снимков удалось сделать?

— Где-то кадров пятьсот. Так, сейчас посчитаем за сколько… Семь минут они в поле нашего зрения были. Получается, потом эти трое ушли, и один остался, всё крутился там. Похоже, это самочка была. И вот слышу только «мяу-мяу», думаю: «Ни фига себе, прямо, блин, как настоящий кот мяукает!»

Белый медведь стоит на двух лапах во весь рост, вглядывается в даль то ли с удовлетворением, то ли с легким удивлением. В снимках Вершинина незаметно и сразу начинаешь очеловечивать диких зверей, наделять их эмоциями, которые вряд ли они там в своих просторах испытывают.

— Всегда хочется показывать животных, раскрывая их характер. Через какой-то образ это делать, а не просто фиксировать в их привычной среде, — рассказывает Михаил Вершинин.

Он объездил Сибирь, Алтай, Камчатку, Байкал, Урал, Забайкальский край, Монголию. Часто бывает в любимых Ергаках и много времени отдает Арктике. Она отнимает больше всего ресурсов из-за сложных условий. Ходит на тримаране по северным рекам и морям.

— Это было в 2016 году, мы зашли на небольшой остров Преображения (остров в Хатангском заливе моря Лаптевых, Якутия. — Прим. ред.), и нас на неделю заперло льдом. Просто приперло, и оттуда не выйти никак. У нас троса были натянуты, и как-то рано утром капитан слышит, что на них, как на струнах, играет кто-то. Выходит, а там белый медведь. Пришел к нам и играет. Спугнули его. В следующий раз к нам медведица пыталась залезть, переполох устроила, отпугнули ее выстрелами. Народ из спальников выскакивал и одевался за три секунды. Ну и всё, потом мы уже поняли, что надо дежурить. Стояли по полтора часа, пять мужиков всю ночь дежурили. И уже в третий раз приходил медведь, тоже отгоняли. Они голодные в это время, уходят от берега и на любой запах реагируют за 30 километров.

— Опаснее бурых медведей?

— Например, когда стреляешь в воздух, он просто не реагирует. Потому что привык к резким звукам, когда лед трескается. Ему что щелчок, что там этот выстрел. Быстрый зверь, он 25 метров в несколько секунд может преодолеть.

Михаил рассказывает буднично, отстранено. Нормальное явление для тех, кто подолгу живет в диких условиях: часть тебя, даже, может быть, главная, остается в тех местах навсегда. Оживает только, когда возвращаешься к ним. Как будто домой.

— В августе 2015-го мы на тримаране полтора месяца не могли выйти из Хатангского залива. Было много льда, никак не пробиться. И, короче, попали в конкретный шторм. И так нас там расколбасило! Вся команда сидела в каюте. Всех там рвало. Мы вдвоем с капитаном по 10 минут, не дольше, дежурили у руля. Просто страшно было. Думаю: «Блин, всё, я больше никогда в жизни не пойду в это ваше море». Ну и как только благополучно вернулись, я стал планировать поездку туда на следующий год, — говорит Михаил Вершинин.

— И как часто туда, на Север?

— Раза два-три в год езжу. В этом году тоже собираюсь, в августе, на несколько недель.

Запакованные в целлофан, у стены стоят десятки фотографий в рамках. Коллекция дикой природы.

— Это на выставку?

— Нет, выставки слишком дорого проводить, всё за свой счет. Последнюю проводил пять лет назад, она обошлась мне в сто пятьдесят тысяч рублей. Сейчас будет еще дороже. Сами по себе фото денег не приносят: у нас такого нет, что ты продал редкое изображение и заработал на этом. Только фотоальбомы. Вот я Ергаки на протяжении восьми лет снимал — сделал. Они уже закончились в продаже. Сейчас у меня суперзадача — издать свой фотоальбом «Дикий мир: от Монголии до Северной земли». Над этим проектом работаю.

Недавно через свои связи Вершинин купил за рубежом профессиональное фотооборудование для ловушки. С большим разрешением, инфракрасными датчиками и большим запасом работы. Очень качественно и дорого. Таких по Сибири нет, да и в России единицы. Для него эти траты в деньгах едва ли окупятся. Но тот параллельный городам мир дикой природы Михаил Вершинин покажет так, как никто до него не видел.