«Здрасьте, Валентин-Кансттинна»

— Его почему любят-то, Григория Мелехова? Он любил Аксинью. Да, ударил. Но казакам присуща грубость, жестокость. Как в песне-то казачьей говорится: «Землюшка ты моя, политая кровью, политая слезами отцовскими, полита слезами материнскими, а истоптана лошадиными копытами».

...Валентина Константиновна Путинцева, почётный гражданин Забайкальского края, в литературном музее школы №5 вместе с интервью даёт мне урок по «Тихому Дону», и мне становится стыдно за корявый почерк.

Я, конечно, не напишу так, как она говорила. Не передам интонаций, улыбок и вздохов, не посажу вас за парту. Но умножьте прочтённое на взгляд, как бывает только у старых учителей, на 54-летнюю учительскую мудрость, на осторожность пятиклашек, тихонечко заглядывающих в дверь: «Здрасьте, Валентин-Кансттинна», на хризантемы в газете, притащенные раскрасневшейся семиклассницей: «Я хотела вчера ещё, но не успела».

— А дети в классе городские. Спрашиваю: «Кто из вас был на сенокосе?». Кто-то говорит: «Да травой воняет». Вот так сказал, да. Я говорю: «Ну, ты убил нас всех этим словом. Давайте посмотрим, как Шолохов говорит об этом в тексте. А там... «Выкосили», «шёлковая трава»...

— В какой момент мы перестали быть самой читающей нацией?

— Кто читал, тот и читает. А детей надо научить читать. Вот сейчас у меня седьмой класс хорошо читает Распутина, Каверина, «Дикую собаку Динго» Фраермана. Да, не по программе, но я даю. Это те книги, которые воспитали наше поколение, и на которых надо воспитывать детей. Взять 11 класс — разбираем казачьи традиции, там слово отца — закон. Сказал отец Григорию кончать с Аксиньей, и женился он на Наталье Коршуновой. А потом ушёл всё же к любимой женщине. Он не любил ведь Наталью — уважал как мать своих детей, но не любил. А Аксинью любил до конца. И ничего не сделаешь. И спорят ребята: мальчишки вроде как осуждать стали его за это...

— Ну, это они просто маленькие...

— Нет, они не маленькие. Стали осуждать, а девочка встала и говорит: «А как он мог уйти, если он любит? Ну как можно оторвать человека?

Говорили о том, удалось ли нам такое отношение сохранить и к семье, и к земле, и к людям, те ценности, которые заложены были у казачества? И они всё поняли — сейчас это похоже уже на маскарад. Мужики рядятся, и на этом казачество заканчивается.

— Это в любом классе так?

— Нет, этих детей я с пятого класса учу. Внушаю им, спрашиваю, спорим. Это вот сейчас они созрели, но прежде чем научишь их читать — это надо огромный пуд соли съесть.

— Каких больше — читающих или не читающих?

— Всё-таки тех, которых заставляешь. Жизнь свой отпечаток накладывает на детей. Это скорости, где всё бегом-бегом, это перегрузка в школе.

Нынешние дети быстрее взрослеют. У них взрослее мироощущение, понимание жизни, самосознание. Говорю им: «На линейку придёте, вам будут речи говорить о том, что перед вами широкий путь, светлый…». Они мне: «Нет, Валентина Константиновна, уже не так будут говорить, нам уже другие слова нужны». Становятся практичнее, серьёзнее.

Бывает, на улице встречу: выросли — не узнать. Но многих помню. Кто-то был сложным ребёнком, кто-то — очень умным, кто-то — всегда справедливым. Всегда помнишь «звёздочек» — тех, кто подавал особые надежды. Вот Серёжа — необыкновенный мальчик, настолько всё схватывал, настолько понимал, любого студента мог заткнуть за пояс. Поступил в мединститут, сейчас работает в онкологическом, заместителем главного врача. Сын его учится у нас. Или Вероника — во всех спектаклях в драмкружке играла. Теперь в министерстве культуры. Такие навсегда остаются своими, нашими.

В этот раз, когда награждали меня, я чуть не расплакалась на линейке. Выпускники перечисляют — из Курска звонили поздравлять, из Москвы. И Лосев! Я уж про него и забыла. Это было давно-давно. Ну, такой трудный мальчишка был Лосев! А встал на ноги, вырос, закончил — сейчас педагог.

— Актёр Евгений Гришковец в спектакле «Как я собаку съел» говорит: «Просто ты ещё не знаешь, что учительница-то тебя не любит. И не любит не потому, что ты такой или сякой — она вообще никого не любит. И, как выяснится потом, учительница была нужна не для любви».

— Без любви работать нельзя. Я очень строгий учитель, а вот люблю всех.

— Абсолютно всех, не любимчиков?

— Всех. Вот, допустим, мальчишка — тугодум, я же ему этого не скажу. Я ему говорю: «Ты меня слушай внимательнее, и побыстрее давай вместе подумаем». А до него всё равно доходит на другой день. Ну, особенность такая, и он не может вникнуть сразу, когда надо вникнуть. Он думает долго, но зато точно. Но спортсмен, кандидат в мастера спорта. Ну, куда денешься? Как не уважать его, и как его не любить? А позови помочь, он сразу: «Не подведём». Нет, каждого ребёнка есть за что любить. У меня никогда не было, чтобы я кого-то не хотела видеть. Я вхожу в его состояние, я понимаю, что это ребёнок, что через год, может, он совсем другим будет, помоги ему только.

— Помните, в прошлом году в 33 школе был случай, когда учительница кинула в ребёнка портфелем, объяснив это усталостью?

— Она не имеет на это права. Такому не может быть оправдания. Как это — портфелем?А как я потом учить их приду? Что значит «выгорание»? Выгорел — соберись и уйди.

— Тогда же оказалось, что среди нынешних родителей очень много недовольных учителями...

— Да. Это наши ученики 90-х годов. Это наши грехи — недоработала школа в тот период. Вы же понимаете, как это было. Он на улицу вышел, увидел жизнь, а в школе ему говорят: «Нет, ты должен быть вот таким». Тогда рождались противоречия, недоверие, неверие. А сейчас эти дети выросли и привели своих детей в школу.

Я, бывает, ругаю. Строго спрашиваю: ты обязан был сделать? Обязан. И я тоже обязана с тебя спросить. И после уроков остаёмся, и на каникулах встречаемся. Часто ребёнку нужно выговориться, когда никого нет. Без класса он по-другому уже говорит и смотрит. Вот перешёл из другой школы десятиклассник — огромный, здоровый, красивый. Знания на нуле. Всё запустил сам. И пришёл, наконец, на этих каникулах и говорит радостно: «Я выучил». Я спрашиваю: «Всю морфологию будешь сдавать?». А он: «Нет, я выучил про существительное!». Вот вы улыбаетесь, а он подвиг совершил по отношению к себе — наконец-то выучил всё про существительное.

— Насколько справедлив ЕГЭ?

— Я бы не сказала, что всегда справедлив. Дело в том, что мы, видите, неодинаковые. Один эксперт три балла ставит, другой — один. Есть даже экспертиза по спорам.

— А как система оценивания учителей справедливa? Ввели же не только школьников проверять...

— Этого, наверное, не надо было делать. Ведь испугались учителя тоже многие. Многие вопросы от учителей не зависят, и это всё же спорный показатель работы учителя.

— Как вы, в целом, оцениваете сегодняшние реформы образования и министра Фурсенко?

— Честно говоря, никак. Фурсенко от нас далеко, а я просто работаю. Мы и планы пишем, и всё, что требуется от нас, но часто понимаем, что делаем многое не то.

— С распространением интернета стали ещё более видны ошибки — на форумах, в комментариях, в блогах. Это снизился общий уровень грамотности, или просто раньше меньше публично писали?

— Это снижается общий уровень. Мы ведь тоже преподаём по-разному — кто-то работает на совесть, а кто-то — чтобы часы отвести. Но основная причина в том, что перестали читать. Не работает зрительная память, низкий читательский спрос порождает безграмотность. Кто, спросите, сейчас газеты читает, книги выписывает, вечером садится читать?

Ведь и пропагандировать книгу перестали. Раньше общества были любителей книги. Писатели не выходили с встреч с читателями. Книга новая появилась — передавали друг другу её, о ней говорили по телевидению, автор рассказывал, чем она ценна. Сегодня массово литература стоит, годами копится на полках в книжных, а современных назови писателей? Раз, два и обчёлся, да? А у нас какие были! Когда плохо, тянешься — где там Нагибин? Рассказик один прочитать — и всё, и отлегло на сердце, и по-другому жизнь пошла.

— Почему молодые учителя не идут в школу?

— Молодым мало платят всё-таки. Жить очень тяжело на такие деньги.

Подождите, года два-три ещё — и учительских кадров не будет. Английского языка уже нет, русского много где недостаёт. В этом году в город пришли 67 специалистов — ну, что это? А в школе хорошо работать. Вот сейчас уходить уже — и не знаю, как уходить.