«Нам сказали готовиться к похоронам». Рассказ мамы о смертельно опасной болезни сына и борьбе за него

Артем из Читы в 1,5 года заболел смертельно опасной болезнью — менингококковой инфекцией. Врачи скорой говорили его маме Татьяне, что поводов для паники нет, а в больнице после госпитализации — что нет шансов на выживание малыша. Я поговорила с Татьяной, которая пережила так много страха за короткое время. Дальше — ее рассказ от первого лица.

— Мы с ним играли как обычно, и я заметила, что он начал прикладываться на диван. Для него это очень странно. Просто он очень подвижный ребенок, ему лишь бы побегать поиграть, а тут он ложится. Я смерила температуру, вижу, что она поднялась. Решила вызвать скорую. Раньше, когда он был совсем маленький, я вызывала скорую по любой мелочи, потому что очень боялась. Скорая приехала очень быстро, хотя по документам потом оказалось, что она опаздывала. В общем, скорая приехала, зашел мужчина, он особо Артема не осматривал. То есть не послушал, не заглянул в горло. Я говорила, что у нас синюшность на кончиках пальцев.

Артему поставили литическую смесь, и врач сказал, что он не имеет права выписать какие-то лекарства, но может дать рекомендации, которые мы должны записать сами, чтобы почерк был не его. Он выписал нам лекарства, там были свечи «Кипферон» и «Лизобакт». Я сразу поехала купила, а потом, когда читала про «Лизобакт», увидела, что его нельзя маленьким детям, а только с 3 лет. Я подумала, что это странно, когда маленькому ребенку выписали лекарство для большого ребенка.

Потом мы вызвали скорую помощь второй раз, спустя 12 часов, уже ночью. Потому что температура не спадала и нам врач скорой помощи говорил, что, если температура поднимется или не спадет, вызывать повторно. Скорая приехала, и прямо с порога врач начала нас ругать на повышенных тонах: «Зачем вы нас вызываете? У вас просто высокая температура, это не страшно, вам поставили ОРВИ, а вы нас дергаете по пустякам. У нас есть более важные вызовы».

Я начала им объяснять, что Артем не писает давно, что присутствует синюшность пальцев на руках и ногах и стоп. Сказала, что первая бригада скорой помощи даже не послушала его. Она мне говорит: «И что, вы теперь будете вызывать скорую, чтобы мы послушали вашего ребенка?» Я говорю: «Вы осмотрите его, это же странно». Она сказала, что у нас простуда и ничего странного нет, поводов для паники нет. В общем, успокоила меня, что всё нормально, что это обычная простуда. То есть и там и там, по мнению врачей, поводов для госпитализации не было. Я немного успокоилась. Они не предлагали ехать в больницу. Это было воскресенье, они сказали — в понедельник вызвать педиатра на дом.

Утром, в 08:00, я начала звонить в поликлинику, не могла дозвониться. В это время мы обратили внимание, что у Артема кожа становится с фиолетовым оттенком. Как мрамор, но фиолетовая. Мы испугались с мамой, начали снова звонить в скорую, и, пока она ехала к нам, я уже понимала, что нужно настоять на госпитализации, потому что если вчера была просто температура, то сегодня фиолетовый цвет кожи и нужно паниковать. Я собрала вещи, они приехали, врач зашла (сын сидел у меня на руках) и воскликнула: «Какая красота!» Тут уже не выдержала моя мама, она начала ругаться: «Какая вам красота, вы что, не видите, ребенок фиолетового цвета?! Давайте делайте что-нибудь!»

Врач с медсестрой начали его растирать, поставили укол (вроде «литичку»). Я сказала, что надо ехать в больницу, какой смысл сидеть растирать. Врач такая: «А вы поедете в больницу?» Я: «Мы уже собраны, давайте, пожалуйста, быстрее». Нас привезли в инфекционную больницу на КСК, мы зашли в приемное, они сказали положить Артема на пеленальный столик и раздеть, я раздела, он начал плакать, я тоже начала с ним плакать, потому что боялась, что что-то серьезное, а никто ничего не говорил. Они тут же позвали реаниматолога, она зашла, посмотрела на него, схватила и унесла.

Они просили подписать разные документы на всякий случай, кажется, даже было согласие на переливание крови. Я в слезах всё это подписывала. Они меня успокаивали, говорили, что положат его в реанимацию, что, может, уже через пару часов его будут переводить в палату и тогда меня госпитализируют вместе в ним. В общем, отправили меня домой.

Я вызвала такси, уехала, только доехала до Каштака к маме, поднялась на 5-й этаж — мне звонят из больницы: «У вашего сына ухудшилось состояние, приезжайте подписывать документы». О дальнейшем переливании крови и еще каких-то вмешательствах. Я сразу поехала в больницу, подписала документы, там толком никто ничего не говорил. Опять меня отправили домой. Это потом уже сказали, что состояние крайне тяжелое, что он будет лежать в реанимации. А потом сказали, что шансов на выживание вообще нет. Поставили уже диагноз — менингококковую инфекцию, сказали, что в таких ситуациях бывает, что дети выкарабкиваются, но очень-очень редко и мы в эти шансы не попадаем.

Мы сидели там в коридоре, где выписывают людей, в надежде на то, что нас пустят хотя бы на 5 минут. Потом спускался врач, говорил, что состояние не изменилось, мы просили, чтоб нас пустили. Первый раз нас пустили, когда мы попросили его покрестить там. Потому что мы верующие, крещеные. Нам разрешили его покрестить. Так как приехал батюшка крестить его, меня пустили с ним. Я зашла — Артем лежал в детской кроватке, он был на ИВЛ, глазки были закрыты пеленкой, он был в искусственной коме. Ручки были привязаны к кровати, ножки были опухшие, черные. На нем были носочки, он был накрыт каким-то одеялком. Врачи сказали, что кровь в конечности уже не поступает, поэтому, возможно, спасти не удастся ни конечности, ни Артема.

В тяжелом состоянии он пробыл с 6 по 16 января, врачи боролись. Эти дни проходили как в тумане — я мало спала, много плакала, ничего не ела, мой вес с 42 килограммов снизился до 37. Мы ездили в больницу каждый день, несмотря на то, что нас не пускали. Мне было так легче, когда я знала, что вот я на 1-м этаже сижу, а Артем там наверху, что мы рядом. Когда меня пускали, он всегда был в коме. Однажды я разговаривала с каким-то врачом, который сказал, что в таких случаях выживает 1 ребенок из 100: «Молитесь, может, Артем попадет в этот 1% и случится чудо». И чудо случилось, он попал в этот 1%.

Потом был еще один консилиум, когда Артем уже выкарабкался, где нам говорили, что мы с мужем молодые, что ребенок будет инвалидом, что мы можем родить себе еще, что чаще всего родители не выдерживают, отказываются от детей. Муж тогда встал и сказал: «Вы что такое говорите? Как мы можем отказаться от собственного сына?! Неважно, что будет дальше, мы не откажемся».

Артем пришел в себя, начал сам дышать, от него отключили все аппараты, потом его перевели в детскую больницу, потому что инфекцию вылечили и нужны были хирурги. В детской больнице нас тоже к нему не пускали. Один раз пустили, потому что снова собирали консилиум. Там говорили, что ампутация неизбежна. Если ручки раньше были опухшие, то тут они уже начали засыхать. На консилиуме нам сказали, что тянуть нельзя и срочно, через пару дней нужно ампутировать. Сказали, что ноги надо ампутировать по колено, а на руках все пальцы, не оставляя ни единой фаланги. Я вышла оттуда со слезами, с истерикой, потому что любая мать не захочет делать такую ампутацию. Я подумала, что можно решить вопрос как-то по-другому, что-то предпринять.

Нам предложили написать письмо в клинику доктора Рошаля в Москву. Медики письмо написали, отправили. Прошло два дня, но ответов не было. Я решила найти номер этой клиники и позвонить им. Позвонила, рассказала всё — что мы из Читы, что у нас такая вот беда, что медики из больницы должны были вам прислать документы. Женщина долго искала, сначала не могла найти, потом нашла, но оказалось, что они были без обратного адреса. То есть ответить они бы не смогли.

Провели конференцию между клиникой Рошаля, больницей, там присутствовали мы с мужем, врачи, кто-то из Министерства здравоохранения Забайкалья. Не помню, что было на этой конференции, я просто сидела рыдала. Помню только фразу: «Да, мы вас ждем, прилетайте. Мы готовы принять». 27 января мы вылетели в Москву своими силами, там нас встретили. В общем, началась выжидательная тактика. То есть если в Чите говорили, что нужно срочно ампутировать, то в Москве сказали, наоборот, что нужно подождать пару месяцев, когда покажутся четкие границы между живой и мертвой тканью. Мы лежали просто выжидали. С января по апрель мы ждали, в апреле сделали ампутацию, а 9 мая нас выписали. Ампутировали только треть голени, на руках на левой руке нам сохранили третью фалангу.

***

После выписки Татьяна с сыном прилетели в Читу, где им сразу же пришлось еще 2 недели пролежать в больнице, потому что по прилете у них обнаружили коронавирус. По словам девушки, это были тяжелые две недели, потому что им не разрешали проносить специальную смесь для Артема, а перевязки она делала в одиночку.

В августе родители Артема решили делать ему протезы, но в Чите почему-то приходилось долго ждать, поэтому они нашли протезный центр в Москве и уехали туда, а в декабре получили первые протезы.

Сейчас Татьяна с сыном живет в Москве, Артем ходит в детский сад, и благодаря ее заботе и стараниям врачей у него полноценная жизнь 4-летнего ребенка.

Уголовное дело было возбуждено 17 января 2020 года по статье о ненадлежащем оказании медицинской помощи. Во время следствия допрашивали всех – маму, папу и бабушку Артём, врачей и медсестёр всех бригад скорой помощи, приезжавших на вызовы к мальчику, врачей в Краевой клинической инфекционной больнице и других свидетелей произошедшего. Врачи первой и второй бригад скорой, вызванных на дом мамой Артёма, утверждали, что она сама отказалась от госпитализации, представили подписанные ею бланки отказа, но почерковедческая экспертиза показала, что подписи поддельные. Правда, выяснить, кто именно подписал бланки, не удалось «ввиду малого объёма содержащейся в подписи графической информации». Эксперты страховой компании «Забайкалмедстрах» пришли к выводу, что в оказании помощи врачами первых двух вызванных бригад есть нарушения. Однако все эти моменты не давали основания признать врачей виновными в ненадлежащем оказании медицинской помощи, поэтому 17 декабря 2020 года дело прекратили.

После этого Татьяна, её муж и мама 1 июня 2021 года подали гражданский иск о компенсации морального вреда в размере 2 миллионов рублей. Разбирательства шли целый год, и 30 мая 2022 года Центральный районный суд в Чите частично удовлетворил иск, в пользу Татьяны назначен 1 миллион рублей, в пользу Артёма – 1,5 миллиона рублей и 150 тысяч в пользу бабушки мальчика. С момента вынесения решения не прошел месяц, поэтому оно еще не вступило в законную силу.