«Будем молчать и утираться». Интервью с министром здравоохранения Оксаной Немакиной

— За два года всё стало немного понятнее. Говорят, чтобы понять, куда ты попал, надо три года. Но я могу сказать, что сейчас хорошо понимаю, куда мы идем. Наверное, то, что всё-таки у меня был управленческий опыт, дало положительную историю какую-то.

Есть уже сформированные серьезные планы. Есть цели, которые я вижу на перспективу: что я хотела бы изменить и что нужно отрасли для того, чтобы более-менее встать на ноги. Я не могу сказать, что мы за эти два года сделали какие-то крупные прорывы. Но если посмотреть на те проекты, которые реализуются, — давно таких проектов не было.

— Например?

— Ну, например, ремонт краевой клинической больницы (ККБ) и закупка оборудования (премьер-министр России во время визита в Читу выделил ККБ 2,3 миллиарда рублей на ремонт. — Прим. авт.).

Например, строительство детской клинической больницы (федеральное правительство выделило на строительство новой краевой детской клинической больницы в Чите 7 миллиардов рублей, под нее выбрали участок напротив ККБ на улице Коханского, срубив под стройку около 1000 сосен в сплошном лесном массиве. В конце 2022 года стройка остановилась. Не исключено, что это может быть связано с коррупционным делом в отношении бывших руководителей краевой Службы единого заказчика, в котором также фигурирует экс-вице-премьер регионального правительства Вадим Петров, курировавший строительную сферу. Также в феврале стало известно, что при возведении фундамента подрядчик использовал не соответствующий нормам бетон, что может привести к необходимости изменения проекта или сноса уже возведенных конструкций. — Прим. авт.).

Например, установка линейного ускорителя, который мы сделали (новый линейный ускоритель, который используется для наружной радиотерапии, для краевого онкологического диспансера в 2022 году приобрела за 200 миллионов рублей разрабатывающая на севере Забайкальского края медное месторождение компания «Удоканская медь». — Прим. авт.). Это очень большой проект. Мы его будем открывать в ближайшее время.

— Это целиком деньги «Удоканской меди»?

— На ремонт — бюджет. Мы специально приобрели такой линейный ускоритель, который вошел в имеющееся помещение. Это очень интересный проект. Мы сделали так, чтобы у нас получилось без дополнительных лишних и ненужных затрат. Проект хороший, серьезный. Очень хорошие ребята работали, которые помогали нам реализовывать, подрядчики, поставщики. Вообще «Удоканская медь», конечно, сделала феноменальную вещь. Я им очень благодарна.

— А куда это всё движется? Вы с самого начала сказали, что знаете, куда мы идем.

— Качество и доступность. Сейчас сменился главный врач в онкодиспансере (после отставки предыдущего главврача Михаила Пимкина руководителем учреждения работает Ольга Горбачева, до повышения занимавшая должность заместителя главврача по организационно-методической работе. — Прим. авт.). И я могу сказать, что мы очень хорошо сработали с очередью, которая была. Не полностью, не до конца, но и не так много времени еще прошло, как Ольга Горбачева приступила к обязанностям. Но результат уже очевиден. И пациенты это отмечают. И напряженность снизилась, и качество жалоб снизилось.

— А Пимкин где?

— В отрасли.

— Я понимаю. А где именно?

— Я не знаю.

— Он в регионе?

— В регионе. Где, я не знаю, я не интересовалась.

— Это было его желание или его сняли?

— Скажем так, с ним расторгнут контракт по решению работодателя. Смена руководителя была не случайна.

— Удалось ситуацию в диспансере поменять? Всё, что мы знаем об этом учреждении, говорит о том, что там была гнетущая обстановка по многим направлениям.

— Сейчас, конечно, мы наблюдаем, как работает Ольга Николаевна. У нее за полгода есть очень положительный момент. Во-первых, мы сократили очередь, мы стали лучше работать с районами, они не посылают просто так сюда человека, чтобы он отстаивал очередь. Как, помните, очереди в поликлинику были на улице? Сейчас этого нет. То есть мы консультируем дистанционно: надо сейчас срочно отправлять пациента или сначала обследоваться, сделать что-то и потом отправить его к нам. Здесь она очень много сделала.

— Почему онкодиспансер оказывает только плановую хирургическую помощь и не занимается лечением онкологических осложнений?

— Вообще, онкология — это плановая медицинская помощь, в частности, в самом диспансере. То, что касается экстренных состояний на фоне онкологического заболевания, — это всё-таки экстренная медицина, это дежурные стационары, это хирургия. Потом пациента необходимо, конечно, переводить на онкологическую койку, когда уже ничего не угрожает жизни пациента.

Я не могу понять, что имеется в виду под онкологическими осложнениями. Здесь немножко не так сформулирован вопрос, хотя могу сказать, что мы сейчас рассматриваем вопрос даже о том, чтобы была возможность сразу, например, пациентку после мастэктомии направлять на протезирование тут же или даже прямо сразу по возможности ставить протез. Осложнения какие? Если удалена опухоль и у него остается тяжелое соматическое состояние, хотя не выписывают они в совсем тяжелом состоянии — только если этот пациент паллиативный и спасти его нельзя, там работает уже или паллиативная койка, или долечивание дома, на выбор родственников.

— Вы сразу сделали акцент на доступности услуг, но мне кажется, что люди уже разуверились в том, что так может быть. Я, например, уже не верю в то, что можно прийти в бюджетное здравоохранение и дождаться очереди на то же МРТ, и давно привык всё это делать за деньги. И я даже не рыпаюсь, честно говоря, хотя у меня есть возможность порыпаться.

— Здесь основная проблема — кадровая. У нас есть определенный кадровый дефицит. Но мы сверстали серьезную кадровую программу, и надеюсь, что в этом году мы ее всё-таки утвердим на региональном уровне. В программе будет мотивационно-патриотическая подпрограмма для школьников начиная со средних классов для того, чтобы они не только в отрасль пошли, но и остались работать в Забайкальском крае. Я все нюансы открывать не буду, мы сейчас еще работаем над ней. Мы с Инной Сергеевной (Щеглова — вице-премьер правительства региона, курирующая Минздрав. — Прим. авт.) это обсуждали и решили, что, когда у нас будет сформирован вариант, понятный для губернатора, мы пойдем к нему. Понятно, что эта программа даст результат не сразу, хотя бы через 10 лет, когда вырастут те дети, которые будут замотивированы остаться работать в регионе.

У нас есть кадровая минздравовская региональная политика на краткосрочный период. Она тоже идет совместно с Минобром. Там очень много моментов, вплоть до расширения количества лицейских классов и так далее. Но на перспективу мы тоже должны работать, потому что через десять лет опять сменится поколение и нам нужно будет пополнять.

— Я как-то сомневаюсь, что кого-то из талантливых школьников, которые настроились уехать, можно уговорить тут остаться при помощи патриотической программы.

— Это не фантастика. Мы же остались. Значит, что-то же воспитывается в детях, в людях каким-то образом. Самое интересное, что мы даже претендуем на то, чтобы потом войти в нацпроект — когда мы за год-два откатаем эту программу в Забайкальском крае и если у нас будут первые хорошие результаты, которых мы хотим добиться. Например, увеличение числа поступлений из нашего региона, повышение уровня подготовки детей в школе, поступление не только в медакадемию, но и в медицинский колледж. Причем в первую очередь мы хотим сейчас сработать с медицинским колледжем, потому что у нас голые ФАПы.

— Доступность — это только кадры?

— Два кита. Первое — финансовые ресурсы, второе — кадры.

— А не кажется, что там еще есть третий кит про организацию всего этого процесса?

— А это кадровые ресурсы. Чтобы организовать правильно процесс, нужны нормальные кадровые управленческие ресурсы. У нас здесь беда очень серьезная. Мало у нас сейчас специалистов, и мы уже говорили, кстати, в прошлом году о том, что у нас определенный процент руководителей, которые находятся в учреждении, — это молодежь, которая не обучена управлять вообще никакими процессами. И мы с прошлого года начали и в этом году продолжаем школу молодого управленца, молодого главного врача, которая уже начала работать. И плюс у нас практические занятия на местах, когда выезжают наши специалисты. И у нас еще два новых главных врача появились.

— Где?

— В Тунгокоченском и Чернышевском районах (в Тунгокоченской ЦРБ в конце 2022 года главврачом назначен анестезиолог-реаниматолог Сергей Сутырин, в Чернышевской ЦРБ — психиатр Дмитрий Ельшин. — Прим. авт.). Они готовы, они хотят, но они не понимают, с какой стороны подойти. Даже не знают, какие документы подписывать и так далее. То есть их надо готовить. К сожалению, у нас тенденция плохая в том, что практически все главные врачи в районах — это именно врачи, они совмещают врачебную должность с управленческой.

— Так всегда было.

— Ну когда-то была возможность совмещать совсем чуть-чуть для того, чтобы сохранить сертификат. Для себя, скажем так. Сейчас это необходимость. И это, конечно же, сказывается на управленческой деятельности. Ну и плюс не самые высокие зарплаты наших главных врачей в районах. Причем они меньше, чем у врачей.

— Причем практически везде.

— Да, везде и в разы.

— Вы считаете это нормальным или нет?

— Нет.

— А это можно скорректировать?

— А это мы уже скорректировали, и у нас в этом году абсолютно другое положение в оплате труда руководителя будет, новые критерии. То есть мы увеличиваем месячную заработную плату за счет квартальных премий. Они и раньше могли быть, но это была так себе мотивация — если, например, у учреждения была кредиторка, то премии могло и не быть. Но если они почувствуют, что они эти деньги могут получать каждый месяц, выполняя те или иные критерии, это будет другая история. То есть стимулирующая часть заработной платы у них увеличивается.

Плюс — сейчас скажу вещь, за которую меня будут критиковать и ругать, но я ее скажу: я сейчас дала задание разработать положение об оплате труда так, чтобы все главные врачи имели возможность получать доплаты к заработной плате с достижением показателя по объему платных услуг учреждения.

— Давайте прикинем, сколько получает в районной больнице где-нибудь хорошо загруженный хирург, который работает на две ставки. Примерно.

— Сотню и больше получает.

— А главврач в этой же больнице?

— Шестьдесят.

— То есть ситуация сейчас такая и вы ее скорректируете?

— Мы будем это делать.

— Давайте вернемся еще в начало вопроса. Возьмем условного Андрея Козлова, который раз в несколько лет делает МРТ коленного сустава. Он, например, это делает в бюджетном здравоохранении. Три года назад он не пошел бы туда, потому что ждать нужно было условные 6 месяцев. Сколько сейчас надо ждать?

— Наверное, до двух месяцев.

— Вы в 3 раза сократили срок ожидания. За счет чего?

— За счет увеличения времени работы наших КТ и МРТ (КТ — компьютерная томография, МРТ — магнитно-резонансная томография. Это базовые методы исследования внутренних органов и тканей человека, которые проводятся при помощи дорогостоящего медицинского оборудования. — Прим. авт.).

— Для этого вы стали платить больше специалистам, которые работают?

— Да, главные врачи им платят больше.

— Вы получили больше денег в систему здравоохранения или вы как-то их перераспределили?

— Это перераспределение.

— Вы перераспределили деньги на людей, которые занимаются оказанием необходимых услуг?

— Да. Причем еще не всё сделано, и до сих пор главные врачи работают над этим, потому что сказывается кадровый дефицит: не хватает самих специалистов, которые могли бы работать. Ну и еще, наверное, мы сейчас всё-таки работаем с районами, чтобы не приезжал человек просто так. Сейчас мы обучаем заново связываться врача в районе с врачом в центре, прежде чем направить пациента, который приедет и не попадет в эту очередь.

— Коли уж мы заговорили про деньги. У нас есть всем известный дефицит — многолетнее осмысленное недофинансирование регионом территориальной программы госгарантий (основной источник финансирования регионального здравоохранения — Территориальный фонд обязательного медицинского страхования, который заливает в систему деньги, получаемые от работодателей с зарплат сотрудников. Еще часть средств система здравоохранения получает напрямую из бюджета региона. — Прим. авт.). Какой сейчас дефицит?

— Дефицит увеличился за счет МРОТ, заработных плат. Нам, конечно, добавили. Увеличение произошло на 4%. Нам надо в 2,5 раза больше.

— Сколько у вас сейчас дефицит?

— Если нам 1,6 миллиарда дали, то около 1,5 миллиарда.

— 1,5 миллиарда — дефицит региональной системы здравоохранения?

— Чуть-чуть меньше. Это же проблема не только в здравоохранении.

— Бюджет по ОМС, я спрашивал Давыдова в этом же кабинете в 2018 году (Сергей Давыдов — предприниматель, создатель и руководитель коммерческой клиники «Академия Здоровья» был министром здравоохранения Забайкальского края до весны 2019 года. — Прим. авт.), был 16,3 миллиарда. А в этом году сколько у вас бюджет по ОМС?

— Больше. Годовой ОМС на этот год — 22,3. Бюджет — 2,8.

— Вот вам вместо этих 2,8 надо плюс 1,5?

— Да.

— Сколько из этого бюджета из ОМС уходит на коммерческую медицину?

— Вот как раз сейчас я занимаюсь анализом. Очень сложно собрать с коммерческой медицины, они же нам не предоставляют отчёт в принципе.

— Но вы же знаете, сколько ФОМС отдает.

— Там не более 5%. Это деньги ОМС. Я сейчас как раз этим занимаюсь: аналитику готовит лицензионный отдел, сколько у нас за 21–22-й годы открылось новых частников, по каким видам получили лицензию. Посмотрю полностью, какой у нас прирост и вообще сколько денег утекает.

— А можно посмотреть, сколько денег туда уносят простые люди?

— Невозможно точно посмотреть, они нам не дают такую информацию.

— Вы говорите про 5% из ФОМС, которые уходят из ОМС в частную медицину. При Давыдове было 6,45%, или 1,15 миллиарда. Это намеренно сокращаемые отчисления или нет?

— Нет. Но, конечно, мы нацелены прежде всего на развитие бюджетного здравоохранения, вкладываем серьёзные усилия в развитие наших учреждений. Вероятно, какое-то несущественное сокращение отчислений коммерческим клиникам, — это демонстрация того, что у государственных больниц появляется больше ресурсов.

— У меня много лет складывается ощущение, что регион совершенно намеренно недофинансирует бюджетное здравоохранение, что дефицит является плановым. Можно ли создать ситуацию, в которой не будет этого дефицита?

— Если мы говорим о краевом бюджете, то это только в том случае, если у нас край начнёт жить лучше.

— Мне кажется, край не начнёт жить лучше, пока мы не начнём выделять достаточное количество денег на здравоохранение.

— У регионального правительства не одно здравоохранение, как вы понимаете. Мы со своей стороны делаем всё для того, чтобы финансирование было достаточным.

— Что с кредиторской задолженностью у больниц? Какой объем на настоящий момент?

— На конец января — около 1 миллиарда рублей (кредиторская задолженность в системе бюджетного здравоохранения в Забайкальском крае постоянно колеблется в пределах 1–1,3 миллиарда рублей. — Прим. авт.).

— Традиционно есть больницы, у которых кредиторка большая, есть больницы, у которых кредиторки вообще нет и не было никогда. Кого вы можете выделить среди государственных учреждений здравоохранения в отличниках сейчас?

— Районные больницы. Шелопугино молодцы. Первомайск традиционно молодцы. В краевых учреждениях я бы не сказала, что сейчас какая-то критическая ситуация, управляются.

Традиционно в кредиторке у нас Карымское, Улёты, Чара. Ну, там свои особенности. Улёты рядом с городом — народ бежит сюда лечиться. Есть определённые моменты, когда выполнение объемов напрямую влияет на кредиторскую задолженность. Но мы сейчас тоже работаем, причем я бы не сказала, что там плохие главные врачи, ребята стараются и объем кредиторской задолженности у них снижается.

Если бы сейчас МРОТ не подскочил, было бы гораздо проще, может быть, они бы даже в нули ушли (минимальный размер оплаты труда в России вырос с 1 января 2023 года до 16 242 рублей на федеральном уровне — это на 6,3% выше значения, которое вводилось с 1 июня 2022 года. В Забайкальском крае на этот показатель накручиваются местные коэффициенты, в том числе за работу в сельской местности. Рост МРОТа автоматически влияет на рост всех выплат в бюджетной системе, а следом за зарплатами растут и отчисляемые с нее налоги — фактически с условных 1000 рублей зарплаты работодатель отдаёт государству около 500 рублей налогов и отчислений в фонды. — Прим. авт.).

— Как меняется эта ситуация? Становится ли меньше больниц, которые в кредиторке? Меняется ли эта сумма?

— Мы на начало этого года вышли с очень хорошими показателями, и, если бы у нас не поднялся МРОТ, у нас не было бы такого скачка. То есть это как раз за счёт того, что объемов по ОМС, естественно, в середине года никто не прибавляет, а рост заработной платы уже должен быть обеспечен. А мротчиков у нас очень много, и вот за счет этого у нас, конечно, ситуация сильно изменилась, мы провалились поэтому. Но я думаю, что мы отрегулируем в этом году, наверное, к первому полугодию. Посмотрим, как у нас получится с мротчиками именно. Тем более что мы работаем сейчас и со штатным расписанием, и смотрим, каким образом нам правильно распределить нагрузку и силы и так далее. Посмотрим.

— А что у вас происходит с краевой клинической больницей? Вы упоминали знаменитый ремонт, достаточно дорогостоящий. Кто ей на самом деле руководит? Там, по-моему, Нардин у вас полтора года исполняющий обязанности (завотделением кардиохирургии ККБ Дмитрий Нардин был назначен исполняющим обязанности главврача ККБ осенью 2021 года после конкурса на должность, в котором он не участвовал, приставка «и. о.» у его должности остается до сих пор. — Прим. авт.)?

— На мозоль решили наступить, да? (смеется) На сегодняшний день исполняет обязанности Нардин Дмитрий Борисович. Он является руководителем учреждения. Разработкой проекта ремонта и закупкой оборудования руководит Коренев Виктор Владимирович вместе со мной. Этот проект лично под моим контролем.

— Откуда взялся Коренев? Он приехал из другого региона (Bиктop Kopeнeв до назначения заместителем главврача ККБ работал главврачом Зaигpaeвcкoй ЦРБ Республики Бурятии. — Прим. авт.).

— Да.

— Специально под этот ремонт?

— Нет, почему? Работать.

— Почему Нардин исполняет обязанности полтора года? Вы же знаете, как это неприятно — исполнять обязанности.

— Я знаю, как это неприятно, но, честно говоря, если ты хочешь работать, ты будешь работать в роли и. о. Со мной ничего не случилось за полтора года.

— И с Нардиным ничего не случится?

— Я думаю, что он переживет, что он пока и. о.

— Есть не очень понятная людям история с ургентными залами (федеральная реформа системы родовспоможения, в результате которой часть родильных отделений в сельских больницах перевели в статус ургентных залов, роды в которых принимают только в срочных случаях или когда пациентку нельзя перевозить. — Прим. авт.).

— История с ургентными залами — это приказ Минздрава Российской Федерации. Это федеральная политика, и она, как оказалось, правильная. Объясню почему. Во-первых, кадровый дефицит — раз; во-вторых, оснащение родильных отделений — при ЦРБ нет роддомов, там родильные отделения — высокотехнологичным оборудованием практически нереально. Там, может быть, один какой-нибудь есть, но совершенно не того уровня, какой должен быть, если у женщины экстрагенитальная патология. А рост количества экстрагенитальной патологии среди женщин уже практически 90% достигает.

— Это те роды, которые нельзя назвать нормальными, здоровыми?

— Женщина по тем или иным каким-то направлениям нозологии не здорова, и это любое заболевание у женщины, не важно — инфекционное или неинфекционное, сердечно-сосудистое, ЖКТ, уже может повлиять на исход родов и на вынашивание ребёнка.

— Например, женщина беременная, живёт в Улётах и здорова.

— Будет рожать в Улётах.

— Но она, например, не хочет рожать в Улётах, а хочет в Чите.

— Нормальные роды остаются у нас в ургентных залах, то есть здоровая женщина, у которой нет никаких патологий, отклонений течения беременности, спокойно рожает в ургентном зале.

— Кто принимает при этом роды?

— Акушеры.

— Какая у нее практика, как часто она принимает роды?

— Это те же самые акушеры, которые там всю жизнь работали.

— То есть раньше у них рожали все?

— Да, когда-то было так, что на первом уровне было огромное количество родов, в том числе попадали туда женщины с экстрагенитальной патологией, и поэтому у нас были очень высокие показатели материнской и младенческой смерти.

— А если женщина живет в Улётах, она беременна, и у нее какая-то не очень стабильная беременность.

— Она поедет рожать в Читу.

— На каком этапе?

— Во-первых, если требуется вынашивание беременности в условиях стационара. Всё по УЗИ контролируется, когда ребёнок готов к сроку, вы планово ложитесь на госпитализацию в одно из наших учреждений.

— Муж везет или скорая?

— Машина скорой помощи.

— Вы же понимаете, как это воспринимают обычные люди, которые живут в районах, и как это мы воспринимаем? Мы воспринимаем это как дальнейшее скукоживание системы здравоохранения с концентрацией всех высокотехнологичных услуг в краевом центре.

— Нет. Здесь вы не правы. Это направлено не на скукоживание системы здравоохранения, а на сохранение жизни матери и ребёнка. Это разные вещи. Ургентные залы остаются для того, чтобы нормальная женщина могла спокойно родить в своём городе.

— То есть вы считаете, что эта политика государства правильная?

— Я считаю, правильная. В наших условиях, к сожалению, на сегодняшний день на 100% здоровых женщин, которые вступают у нас в период беременности и родов, очень мало.

— Давайте еще раз к Улётам вернемся. Допустим, женщина беременна, у нее есть какая-то патология и врач сказал ехать к такому-то сроку, чтобы лечь в перинатальный центр. Но она не поехала, не легла и теперь уже в родах, и у нее уже воды отошли.

— Медицина катастроф.

— В Улёты?

— Да, выезжает бригада. Это будет экстренно. Случаются такие моменты. Редко сейчас, очень редко. Нам, кстати, за счет этого удалось снизить число умерших детей за 22-й год.

— А за 23-й?

— Начало 23-го у нас ознаменовалось младенческой смертностью, но по причине рождения двух очень маловесных детей — это 400–500 граммов, то есть это дети бесперспективные, к сожалению. Один ребенок погиб от асфиксии в домашних условиях. И у одного, если не ошибаюсь, была проблема с инфекцией.

— То есть это с ургентными залами никак не связано?

— Никак не связано.

— Тем не менее этот показатель, четыре погибших ребенка, — это много?

— Много. По сравнению с прошлым аналогичным периодом, то есть за праздники, это в два раза больше.

— Это какой-то форс-мажор или так просто случилось?

— Это форс-мажор. Вот эти маловесные дети — это форс-мажор. Если бы женщина была здорова, так не должно было быть. У каждой женщины своя причина. В основном это экстрагенитальные патологии.

У нас очень высокий показатель детской смертности — это смертность от внешних причин. Мы сюда считаем всё, начиная от травм, ДТП, отравлений случайных, заканчивая суицидами. И у нас показатели высокие.

— Вы мельком упомянули про работу санавиации в критических случаях. У нас сменился подрядчик на этих работах, пришла компания из Питера (речь о «Национальной службе санитарной авиации» — НССА, которая выиграла аукцион на выполнение авиационных работ для оказания медпомощи в конце 2022 года, успешно оспорив условия, которые были прописаны под забайкальскую компанию «Аэросервис». — Прим. авт.). Что-нибудь после этого поменялось?

— Нет самолетов. Есть только вертолеты. Мы сейчас еще торгуемся на самолеты.

— Откуда возьмутся они?

— Еще какая-то компания должна выйти к нам. Но у нас был «Аэросервис», он сейчас не выходит на торги.

— Потому что у них нет ресурсов для этого?

— Честно говоря, мы у «Аэросервиса» не спрашивали их личную причину, почему они не выходят на торги. Нас интересует в принципе обеспечение нас лётным транспортом. Сейчас у нас вертолеты, два вертолета.

— А сколько вам надо?

— Чем больше, тем лучше, потому что мы оплачиваем не за вертолеты, а за летные часы. В принципе, мы справлялись 3–4 машинами, то есть два вертолета и один или два самолета.

— Есть ли в регионе дефицит каких-то лекарств, в том числе связанный с санкциями?

— Девяносто восемь процентов наименований у нас есть. У нас периодически возникает дефектура (отсутствие в аптеке лекарства. — Прим. авт.) по тем или иным наименованиям. Но сейчас у нас мониторинг ведется Росздравнадзором и нашим лекарственным отделом по сети аптек. Наш лекарственный отдел, конечно, больше следит за нашими аптеками, это подведомственный нам «Аптечный склад» (государственное унитарное предприятие, подведомственное Минздраву и краевому департаменту госимущества, один из крупнейших в регионе поставщиков лекарств с выручкой в 1,1 миллиарда рублей в 2021 году. — Прим. авт.). Росздравнадзор смотрит по всем аптечным сетям. Дефектура каждый раз отправляется в Москву.

Но мы делим: у нас есть истинная дефектура, а есть условная дефектура. Условная дефектура — когда есть аналог или препарат по МНН (международное непатентованное наименование — уникальное наименование действующего вещества лекарственного средства, рекомендованное Всемирной организацией здравоохранения. — Прим. авт.), мы же смотрим по международному патентованному наименованию. То есть нет какого-то швейцарского препарата, но есть такой же точно русский препарат, и мы считаем, что это условная дефектура, потому что лекарственное вещество на самом деле есть. Были у нас проблемы по наличию препаратов от эпилепсии и для щитовидной железы (Минздрав комментировал эту ситуацию в конце марта 2022 года. — Прим. авт.). Сейчас эти препараты есть на рынке. Аналоги — точно.

— Антибиотики детские?

— Есть антибиотики, в том числе в детской дозе. Но нет привычных людям наименований, к которым они привыкли. Мы сейчас настраиваем наших специалистов, чтобы они объясняли пациентам, что не надо гнаться за нурофеном, когда есть ибупрофен или нурофактор. Ибупрофен — это то же самое действующее вещество, просто наименование самого препарата другое.

— А чего нет?

— Я не могу сказать конкретно сейчас: вот именно этого препарата нет. То есть где-то в этом двухпроцентном — даже, может, еще меньше, если брать весь пул лекарственных препаратов — чего-то бывает нет на данном этапе. Но тут же мы можем посмотреть. Если вдруг нет того, что прописал доктор, пациенты могут обратиться к доктору, чтобы он помог найти альтернативу.

— Есть ли препараты для лечения больных СПИДом?

— Конечно.

— А антидепрессанты?

— Не слышала про дефектуру антидепрессантов.

— Оборудование — это тоже очень тревожная история. У нас наиболее высокотехнологичное оборудование — это импортное оборудование. Ничего не будет печального с этим в перспективе ближайших лет?

— Во-первых, есть параллельный импорт. Как бы ни было трудно, вот в прошлом году нам выделили деньги на краевую клиническую больницу, у нас шли серьезные аппараты, такие как офтальмологическая стойка, лор-комбайны, литотриптер (устройство для безоперационного разрушения камней в почках. — Прим. авт.). Были проблемы по нацпроекту с ангиографом (аппарат для исследования кровеносных сосудов. — Прим. авт.), мы думали, что мы вообще завязли, и всё, нам не поставят. Всё поставили. Мы вообще закрыли эту тему. Мы, кстати, очень радуемся, потому что мы рисковали сильно, но мы успели. Нам лимиты были доведены только в октябре, а в декабре оборудование уже пришло.

Пока каких-то опасений Минпромторг или Минздрав нам не высказывают, но всё-таки нас нацеливают на импортозамещение за счет производства из дружественных стран и российского производителя. В первую очередь российского производителя, где это возможно, безусловно, не везде. Ну и направлять свой взор на дружественные страны. И, насколько я знаю, сейчас очень хорошее, качественное китайское оборудование проходит регистрацию на территории Российской Федерации. Я думаю, что мы какого-то особого дефицита не увидим. Очень быстро рынок заместится.

Были тревоги насчет сроков поставок, потому что логистика поменялась, сложнее стало, параллельный импорт и так далее. Мы, конечно, тут подпрыгивали: когда придет оборудование? Но придет или не придет, у нас такой вопрос не возникал.

— Пока мы говорим про сложную ситуацию: сколько медработников мобилизовано?

— Немного.

— Это как-то сказалось на функционировании системы здравоохранения или нет?

— Где-то сказалось. У нас же медработники ушли не только непосредственно врачи или медицинские сёстры, у нас водители ушли. Пока мы искали замену, были определенные сложности. Сейчас их нет.

— Если они вернутся, они будут нужны?

— Конечно.

— Много очень в предыдущие годы говорилось, и сейчас эта проблема, с моей точки зрения, никуда не ушла: перекос региональной системы здравоохранения в сторону коммерческой медицины, коммерческих клиник. Это касается и врачей лучших, которые, как мне кажется, туда уходят, и перетока клиентов, которые идут туда за качеством, за скоростью, за эффективностью. Как вы видите эту проблему и корректируете ли вы ее за годы вашей работы?

— Да. Маленький пример: диализ в краевой клинической больнице.

— А до этого где был?

— Там был, только частник.

— А теперь?

— Наш.

— Это осмысленная политика?

— Совершенно верно.

— Вы пытаетесь перетянуть обратно пациентов?

— Что значит перетянуть? Не перетянуть. Это не так называется. Моя задача какая? Мне нужно обеспечить нормальное функционирование вверенных мне учреждений. Мне нужно обеспечить доступность и качество оказания медицинской помощи. Возьмем даже тот же самый пример — краевая клиническая больница. Ошеломляющий будет проект, если у нас всё получится, даст бог, потому что трудностей очень много. Почему уходит специалист в частную медицину?

— Потому что у него лучшее оборудование, лучшие возможности для работы, идеальные условия для работы, зарплата другая, отношение начальства другое.

— Миф.

— Всё это миф?

— Не всё. Условия комфортные — да. Скажем так, в условиях кадрового дефицита руководителям частных организаций приходится быть более лояльными к тем специалистам, которые к ним уходят. Лояльность сказывается, конечно же, в организации быта, организации досуга, в заработной плате, в проценте отчисления, хотя он не превышает стандартов определённых. Вы же забыли, что я бывший главный врач дорожной клинической больницы, я всё это знаю.

— Я каждый день это помню (улыбается).

— Быстро сделать это нереально просто, но есть возможность не быстро вернуть часть наших высококлассных специалистов в государственную систему за счет расширения возможностей медицинских организаций при правильном разделении потоков пациентов на платных и бесплатных, не в ущерб программе государственных гарантий.

— Я совершенно обывательский пример приведу. Вы же понимаете, почему я, например, иду в «Академию здоровья», если у меня спина заболела? Я знаю, что я, во-первых, могу по звонку записаться, приехать и зайду в точное время, которое мне назначили. Я зайду в приятное мне помещение, меня встретит с улыбкой врач, и это будет происходить в кабинете, в котором мне тоже комфортно находиться, и самое главное, он мне выпишет лечение, которое будет эффективно. Что я думаю, когда я иду в свою поликлинику? Во-первых, я думаю, я не хочу туда идти, потому что туда заходишь и оттуда хочется сразу выйти. Мне обязательно нахамят, я буду стоять обязательно в какой-то очереди, а скорее всего, в трех очередях. У меня будет талончик, который сдвинется часа на два, я потрачу кучу времени.

— Ситуация изменится при правильном разделении потоков платных и бесплатных пациентов. Платных, идущих не в ущерб программе государственных гарантий. При создании условий для этого.

— Но это идеальный мир.

— А почему этот идеальный мир смогли создать частники и не смогу создать я?

— Не знаю. Я этот вопрос всем министрам задаю. Они мне говорят какие-то общие слова, но я не вижу никаких изменений годами, десятилетиями уже. Давайте я поеду завтра, запишусь к какому-нибудь неврологу в своей поликлинике и расскажу вам, как это проходит (мне не удалось записаться к неврологу в бесплатной поликлинике в день интервью: все места были расписаны на 2 недели вперед, а дальнейшей записи не было. — Прим. авт.).

— Я повторюсь: у меня быстро не получится. Почему? Потому что это не лоббировалось в определенное время. Сейчас главные врачи удивляются порой: а как мы это всё делать будем? Я говорю: представляете себя руководителем шикарной клиники, которая в определенное время занимается государственной медициной и организует работу так, чтобы пациенты радовались, а потом в определенное время занимается частной медициной и организовывает работу так, чтобы пациент пришел к тебе, и специалист к тебе пришел. Значит что надо сделать? Создать условия, правильно организовать работу. Это возможно.

Просто понимаете, что у нас творится сейчас? Что мы сделали? Я уже вам сказала, что мы сейчас нашим руководителям будем заводить дополнительно в систему оплаты труда процент от заработанных платных услуг в учреждении. Это мотивация. Но руководитель понимает, что прокуратура его накажет, если он это всё смешает. А это будет, и будут жалобы от пациентов обязательно, потому что у нас есть категория пациентов, которые лучше в очереди постоят, чем отдадут 50 тысяч в «Академии здоровья» за комфорт, потому что не у всех есть такая возможность. Организация работы должна быть правильная еще и с точки зрения возможностей врача.

Ведь у нас очень небольшой процент врачей, которые совсем ушли из государственного здравоохранения. В основном это совмещение. Почему?

— Потому что практики больше там, где бюджетное здравоохранение?

— Практики — раз.

— Сложные случаи, это интереснее.

— Аттестация, сертификация. Есть такой инструмент. Зачем врачу после рабочего времени садиться в автомобиль и ехать в частную клинику, когда он может, не снимая халат, не переодеваясь, не тратя бензин и время на дорогу, сесть в своем же учреждении? Может. Менталитет врача тоже менять надо, я согласна.

— Я всё-таки хочу, будучи гражданином Российской Федерации, получить и бесплатные услуги качественные.

— Совершенно верно. Мы над этим работаем. Но здесь проблема в чем? Помните, мы с вами поднимали тему, что у нас игра в одни ворота всегда? Понятно, что пациент прав, что он болеет, критика снижена, и он, конечно же, в раздраженном состоянии уже, потому что он заболел, и врач должен это всё терпеть, но не тогда, когда это доходит до апогея. И когда мы говорим о хамстве медицинского работника по отношению к пациенту — не всегда, конечно, и мы работаем над этикой, соблюдением кодекса врача и всего остального — обычно это бывает, когда пациент уже начинает хамить. Пациент начинает хамить почему? Согласна: очередь, время, раздражение, болеет, устал, и тут еще и врачей не хватает, да черт бы побрал эту вашу государственную медицину, да вы все задолбали, Минздрав плохо работает, зачем туда поставили Немакину и всё остальное. Мы это всё понимаем и это принимаем нормально абсолютно. Но врачи тоже люди — бывает. Мы тоже над этим работаем.

Комфорт. Вот смотрите, если посмотреть по тем поликлиническим подразделениям, даже по городу, которые мы уже отремонтировали, вы же были там, наверное, смотрели?

— Я уже давно перестал ходить в такие поликлиники.

— Просто зайдите посмотреть на комфорт. В любое подразделение, где мы отремонтировали, в КМЦ (Клинический медицинский центр — бывший диагностический центр на улице Коханского. — Прим. авт.), например, или в Детский клинический центр. Условия уже другие: модернизируются регистратуры, изменяется маршрутизация, пытаемся избавиться от очереди, ставятся инфоматы. У нас в районных больницах появилась электронная запись, талоны. Ты сидишь, получаешь талон, тебе не надо в регистратуру стоять. В Шилке, например, замечательно это работает. Мне очень нравится, как они это сделали.

Очень хочется сделать всё и сразу. Так не бывает. Для всего есть определенный срок, но мы уже начали. Это уже плюс. Но, опять же, два кита — финансы и кадры.

— По кадрам в здравоохранении это же такая история, вокруг которой очень много плясал тот же Давыдов.

— Мы все плясали.

— Есть у вас понимание, что что-то удастся изменить в ближайшей перспективе?

— Здесь, самое главное, надо остановить отток, потому что в этом году у нас показатель привлеченности в отрасль гораздо выше, к нам в том числе поехали из соседних регионов, а отток-то тоже увеличился. Получается дисбаланс. Надо сохранять на территории больше. Но опять же по якорным моментам, которые могли бы сохранить в отрасли, есть определенные сложности: стоимость жилья, уровень заработных плат. Это базовые потребности каждого человека. Не только же здравоохранения касается — в принципе есть определенные причины миграции населения из нашего края. Удовлетворение базовых потребностей. И работа в этом направлении ведется в том числе и губернатором, и правительством.

Мы думаем, как можно сделать так, чтобы оставались в том числе и в здравоохранении, не уезжали. Мы с Юрой Юрмановым (шоумен из Читы, в последние годы реализующий программы патриотического воспитания по всей стране. — Прим. авт.) продумали программу мотивации, но одной мотивацией тоже не решишь вопроса. Мотивация может возникнуть тогда, когда человеку более полноценно удовлетворены все базовые потребности. А в чем у нас базовые потребности? Это поесть, где пожить, детей устроить, ну и какая-то картинка вокруг не тоскливая.

Очень мало у нас в СМИ каких-то позитивных моментов: в принципе в лентах не найдешь чего-то хорошего. А ведь из этого у молодежи еще и складывается впечатление о крае.

— Это, скорее, следствие всё-таки, а не причина.

— Какая разница? Следствие дает очень серьезные вещи. Не так давно повторяли одну старую передачу «Бесогон». Я иногда смотрю, там есть какие-то ценности, правильные вещи, которые давно утеряны. Показывали ролик из СМИ, опрос молодежи после посещения «Ельцин Центра» (музей памяти первого президента России в Екатеринбурге. — Прим. авт.). И сидела молодежь, 10–11-й класс, которая собирается поступать, кто-то уже на уровне студенчества. Им задавали вопрос, какое впечатление? «Посмотрели, нам понравилось, и мы, наверное, сейчас здесь закончим учебу и уедем жить в Америку». Потом они порядка 10 ребят спросили рядом с «Ельцин Центром», и они сказали: «Мы здесь не хотим, там лучше, мы туда поедем жить».

Ведь у нас не всё так плохо. Если смотреть даже на отрасль: у нас есть молодежь, которая звёзды прямо. Они растут, они звёзды, у них ручки золотые и головушки. Это не один человек, это надо отобрать, хирурги молодые, которые хотят учиться, начали работать с Кемерова. Туда очень много съездило на учебу наших специалистов с НИИ. Хорошая у нас программа и потенциал есть. Конечно, мы их порой балуем, выращиваем у них самомнение или еще что-то. Это управляемые причины, можно объяснять, работать в этом направлении со школой, с институтом и так далее, но они же понимают, они себя осознают хорошими, ценят себя, «я же вот такой, хочу жить там, где лучше».

А здесь мы видим какую картину, что в здравоохранении всё плохо, в образовании всё плохо, культура что-то пляшет, поет, и всё невпопад. Как у нас порой пишут: зачем провели, деревья в городе срезают, дым везде, газификация нам не грозит, всё это обман, правительство — одни обманщики, казнокрады и всё остальное, и так далее. А что тут делать?

— Но деревья-то по-настоящему режут.

— Режут. Но есть же этому какое-то объяснение?

— Я не думаю, что объяснение есть.

— Наверное, всё же есть.

Или, например, возьмём Дровяную в Улётовском районе. Я приезжаю в последнее время, с родителями разговариваю: ни один целевик не останется в районе. Ни один. Родители говорят: «А почему они здесь должны оставаться?» И мне очень сложно найти ответы на такие вопросы.

С каждой стороны уровень заработной платы — да, наличие инфраструктуры — да, перспективы для развития, обучение, всё остальное для молодого специалиста — да. Но еще и мотивация специалиста остаться там, где он учится, целевой, например, та же ЦРБ или еще что-то, создав ему определённые условия. Со стороны Минздрава что мы можем сделать? У нас контракт. Молодежь приезжает: хирург, простите, получает в 2 раза больше, чем главный врач. Это мотивация.

Когда я, сопля зеленая, окончила вуз и пришла после интернатуры работать в кожвендиспансер, я не кричала о том, что мне сразу нужна зарплата больше, чем у моего главного врача; у меня была совершенно другая мотивация — на учебу, на работу. Мне надо было стать профессионалом, стать врачом. В институте сейчас сколько детей совмещают работу и учебу? Их стало кратно меньше. Мы бегали на ночные дежурства даже без оплаты, просто посмотреть, поинтересоваться; друг на друге глюкозу ставили, чтобы не боялись ничего, чтобы научиться ставить внутривенные инъекции. Сейчас молодежь другая, молодежи сейчас нужно сразу комфорт. Они насмотрелись, они наслушались.

Кажется, комплексная работа: нам дали цэровские деньги (федеральная программа по развитию так называемых ЦЭРов — Центров экономического роста. — Прим. авт.), мы закупили квартиры, мы добились того, чтобы передавать их в собственность. У глав нет муниципального жилья. Какие у них есть предложения? Ну хорошо, «Земский доктор», «Земский врач»: у нас 2 миллиона доктору, но в Якутии — 5! И всё. Что может Минздрав сделать здесь, лично Минздрав? Министр там, главный врач. Инструменты привлечения, расширение спектра инструментов… А это всё зависит в целом от экономики региона.

И когда начинают лозунги: «Вы обратите внимание, приезжайте, решайте проблему». Да я бы рада. Вот только далеко не вся проблема зависит от решения Минздрава. Мы работаем, стараемся. По нашему региону если смотреть, по зарплате мы превышаем все целевые показатели. Намеренно. Мы стараемся дать им больше. Всё равно это их не задерживает, потому что в соседнем регионе еще больше. А там, в соседнем регионе, и тариф на ЖКХ другой, и стоимость жилья другая.

— Просто у меня всё время ощущение, что, когда мы говорим о попытках удержать врачей, это больше благопожелание, потому что нет реального инструментария удержать людей.

— Нет, он есть. Просто в каких-то моментах, с какой-то стороны он нам недоступен пока.

Вообще это удовлетворение базовых потребностей и возможность развиваться специалисту по его направлению. Сейчас я своим в Минздраве говорю: понятно, что можно сэкономить деньги и получить их в конце года в виде премии какой-то, а можно на эти деньги съездить и поучиться. Ведь учеба — это не только получение новой информации, повышение базы, это еще и отвлечение от рутинной работы.

— Это как поощрение.

— В том числе. Поощрение собственного «я», что ты достоин поехать, плюс ты еще получишь новые знания, значит, ты повысишь свой квалификационный уровень. Но еще это и в целом просто расслабление от работы, потому что ты общаешься, у тебя совершенно другая энергия, ты находишься в другом месте, ты поменял эту картинку, день сурка, утром и вечером, не разгибая головы от бумажки, как работает Минздрав в основном.

Но опять же я посмотрела на своих: я не могу сказать про докторов, доктора более гибкие в этом отношении, они в большинстве своем хотят повышать свой квалификационный уровень, потому что они понимают, что от этого зависит их категория, зарплата и так далее. А вот руководители у нас засиделись, и что-то как-то им даже шевелиться не хочется.

В прошлом году мы поменяли тактику работы Минздрава, думаю, мы больше 50 выездов совершили по районам края, и причем это не просто специалисты Минздрава, это руководство Минздрава, начиная с министра, заместителей, начальников отделов. Нам было интересно посмотреть вообще, что мы имеем по 21-му году, изучить базу, которая нам досталась, что можно с этим сделать. В 22-м году мы уже поехали с другой целью, с целью обучения на месте. Очень много у нас молодых специалистов пришли к управлению, которым надо помогать. И в этом году смены уже есть и будут еще.

Но мы опять же видим какое-то изначальное недопонимание, когда люди соглашаются на управленческую должность, куда они идут, очень быстро пугаются. И если своевременно не уговорить, не поддержать, это заявление сразу: «Я не хочу управлять, я боюсь. Столько проблем, какой кошмар». И такая позиция, к сожалению, есть у наших руководителей, особенно в районах края. Да и не только в районах: «Этого я не буду, этого я не хочу, это не умею, это я не понимаю, вы мне помогите». И, кстати, когда мы начинаем сильно помогать, формируется паразитирующее состояние руководителей: «Минздрав, ты мне должен деньги дать, у меня кредиторка, у меня проблема, ты мне дай денег». Откуда я тебе деньги-то возьму? Заработай. Ты план свой выполняешь? Нет. А чего ты хочешь, ты план не выполняешь. Твой план — твои деньги. Всё чисто рассчитано на твое население, которое ты обслуживаешь, подушевой норматив. Почему не выполняешь? «Мне не хватает врачей». Хорошо, у тебя не хватает врачей. В Шелопугино тоже не хватает врачей, в Шелопугино нет кредиторки.

Организация процесса работы, умение ладить с коллективом, мотивировать коллектив у руководителя — это очень важно. И молодёжь, когда приходит, она теряется, она понимает, что, оказывается, руководить — это не руками водить, это пахать надо, драить унитазы, вместе на крыши ходить с замом по хозяйственной части и сидеть на приёме с терапевтом, когда не хватает специалистов. Просто-напросто мы теряем ещё и такого специалиста, а как только теряется голова в учреждении, начинается хаос, паника, что было в клиничке в 21-м году. Помните этот ужас? Начинают бежать. Это такая сложная многокомпонентная работа, в которую надо, чтобы включались все главы муниципальных образований.

— А они включаются?

— Не везде.

— А там, где не включаются, есть рычаги влияния на них?

— Относительно. Мы разговариваем, пытаемся разжечь какое-то понимание, что у них тоже есть ответственность за здоровье населения, которое им вверено, и не важно, стоит учреждение краевого подчинения или муниципального. Нет никакой разницы — надо работать вместе. У нас есть примеры, когда мы начинали отношения и хорошо ладили потом: Сретенский район, например. Там глава очень неравнодушный. Мы с ним постоянно на телефоне. Есть сложные районы по отношению и главного врача вместе с главой. Я не снимаю ответственности за это с главного врача, потому что умение найти общий язык с теми, с кем ты работаешь, это тоже талант определённый должен быть, и политика, и дипломатия, воспитание. Но зачастую главные врачи бы и рады. А им говорят: что вы к нам пришли, вы же краевое учреждение.

— Пример приведете?

— Нет. Зачем я буду оскорблять людей? Я просто не понаслышке знаю, что это есть, на личности я переходить не буду, но, наверное, есть в этом определенная вина еще Минздрава. Почему — потому что мы еще не везде отработали хорошо точечно, в том числе с администрациями. Но депутаты, пожалуйста, последний раз с Оловяннинского района были. Они спокойно приезжают, задают вопросы, они могут зайти в мой кабинет, что-то вместе пытаемся решать. Есть люди неравнодушные, которые хотят жить в том районе, на той земле и там работать. Эти люди еще есть, и на этом пока у нас держатся какие-то социальные моменты.

— В каком состоянии, по вашей оценке, ЧГМА, всё с ней в порядке? Было много тревоги после ухода Говорина.

— Я не могу дать какую-то оценку качества работы в целом медицинской академии, я не педагог, не профессионал в образовании. Мы работаем тесно. С Дмитрием Николаевичем (Зайцев — ректор ЧГМА. — Прим. авт.), мало того, что мы коллеги, мы ещё и однокурсники, знаем друг друга уже очень давно. Отношения у нас довольно-таки нормальные. Мы в 22-м году реализовали два проекта, мы вернули студенческую поликлинику. В этом году они получили объём по ОМС на обслуживание студентов. Тем самым мы, кстати, расширили обеспеченность медицинскими кадрами в первичном звене, потому что студенты ходили в свои поликлиники, это КМЦ, немного подразгрузили терапевтов, особенно на время осмотров и так далее. И второе, мы открыли липидный центр. Дмитрий Николаевич, это его детище, более подробно объяснит, для чего этот липидный центр: это профилактика хронических сердечно-сосудистых заболеваний.

Единственное, что нас тревожит, это очень низкий процент поступления в медицинскую академию. Мы обсуждали это неоднократно на общих совещаниях с медицинской академией, с электоратом с нашего края. Очень много в нашу медицинскую академию едет из других регионов. Причем это, конечно, показатель уровня образования нашей медицинской академии и как она котируется на территории Российской Федерации, но меня как министра это крайне не устраивает.

Но мы посмотрели на эту проблему не только с точки зрения того, что медакадемия деньги зарабатывает или ещё что-то. Нет. К сожалению, у нас очень много детей не готовы поступать в медицинскую академию по уровню образования. И мы уже с Татьяной Константиновной Клименко (министр образования и науки Забайкальского края. — Прим. авт.) разговаривали, говорили о том, что нужно расширять количество профильных лицейских классов, и она согласна, но делать это некому, потому что у них тоже ситуация с педагогическим составом, с малокомплектными школами. Ситуация очень сложная.

— ЧГМА выпускает должное количество специалистов, которое вам нужно, хватает?

— Они выпускают достаточно, но выпускники уезжают. Это дети, уже замотивированные жить гораздо лучше, чем в Забайкальском крае.

— То есть уровень образования в ЧГМА выше качества жизни в Забайкальском крае?

— Я думаю, это не совсем корректная формулировка. Но никто не может вам помешать ее использовать.

— Ну, коли мы говорим про обеспеченность врачами и малокомплектную школу, в Чите одна ситуация, в районах другая совсем. Есть ли ухудшение ситуации с врачами в районах за время вашей работы?

— Ухудшения нет, но и намного лучше не стало как раз из-за дисбаланса привлеченных и убывших специалистов.

— То есть дальнейшей деградации пока не происходит?

— Деградации нет, и мы сейчас перешли на выездные формы работы: медицинский десант, поезда здоровья.

— Это вынужденная мера?

— Вынужденная. Она была бы дополнительной при нормальной укомплектованности. Мы могли бы туда уникальных узких специалистов отправлять, чтобы пациент не уезжал. Но в этом году, и губернатор знает и поддерживает нас, переходим на дистанционные методы, открытие центра дистанционной медицины на базе краевой клинической больницы. Но мы хотим сделать центром краевую клиническую больницу и привлечь еще Агинскую окружную и краевую больницу № 4 (расположена в городе Краснокаменске. — Прим. авт.), чтобы большее количество специалистов функциональной диагностики привлечь к этой работе и начать пока с ЭКГ и холтер-СМАД (беспрерывное 3-дневное исследование для выявления патологий сердечно-сосудистой системы. — Прим. авт.).

— Мы про ФАПы уже выше говорили. Насколько я знаю, настроили их много, а работать там некому. Есть эта проблема?

— Есть. Но мы в 21–22-м году работали с программой так, что строили ФАПы там, где есть кадры. Естественно, в первую очередь нуждающиеся, с высоким износом или отсутствием, но там уже готовый кадр и есть кому работать либо могли бы быть какие-то ближайшие совместители, которые могли бы обслуживать эту территорию. Шестьдесят шесть ФАПов у нас сейчас не укомплектовано.

— Они не укомплектованы или вообще пустые стоят?

— Нет, они не укомплектованы. Там выездной метод работы.

— Это как?

— Это совместители либо с соседних деревень, либо из ЦРБ выезжают специалисты, по определённому графику проводятся основные работы.

— Есть ФАПы, где вообще никого нет?

— Наверное, такого нет сейчас, если ситуация не поменялась. Я не смотрела, есть ли у нас какой-то сбой за январь, но на конец 22-го года у нас были везде совместители.

— Рынок насыщен коммерческими учреждениями здравоохранения сейчас или они дальше будут открываться? Я за этим наблюдаю и думаю, когда-то же будет насыщение это, и больше не будет оснований для открытия новых коммерческих клиник.

— Наверное, это когда-нибудь будет, но сейчас больше работает стоматология. Из всех видов медицинской помощи, которые отлицензировались у нас в 21–22-м году, это стоматология и гинекология. Это то, на чем всегда зарабатывались деньги. Стоматология — понятно почему, потому что хорошо поставлена реклама и спрос на эту специализацию всегда очень высок, и есть некое недоверие к государственной стоматологической системе. Хотя я не могу сказать, что в государственной стоматологии нет очереди — там очередь.

— Это на Угданской?

— Да.

— Так в этом-то и проблема: не хочется стоять в очереди.

— Видите, сейчас вообще проблемой стала заболеваемость ротовой полости. Ирина Николаевна — прекрасный специалист, который работает в отличных условиях. По штатному расписанию на то здание, которым они владеют, у нее нет никакой критики, но поток пациентов увеличился, спрос на эту услугу вырос. Скорее всего, это тоже связано с определённым образом жизни, с питанием, со стрессовой ситуацией. Люди стали просто-напросто чаще жаловаться на зубы, терять зубы стали чаще, поэтому спрос есть, ну и плюс маркетинг — красиво, хорошо и совсем без боли. Могу сказать, что в нашей узкой поликлинике тоже всё без боли давным-давно. Тем более что это учреждение, у которого самое большое хозрасчетное подразделение среди всех государственных учреждений, я не беру городскую поликлинику № 4, которая полностью хозрасчетная.

— Вас устраивает качество работы «Мед-фуда»?

— Есть к ним вопросы. В том числе к ценам, по которым мы с ними работаем. Этот вопрос прорабатывается.

— А в госпитале ветеранов, который сохранил собственную готовку, какое качество питания?

— Домашнее питание.

— Давайте к районам вернемся. Скажите, чем закончилась история в Харагуне? Нет там круглосуточного стационара?

— Нет.

— И не будет?

— Нет. Там всё по закону — раз, во-вторых, мы с населением договорились. Я неоднократно там была лично, мы разговаривали, мы проанализировали вообще всю работу, как работает харагунское отделение. Понятно, что бывают и косяки какие-то, и казусы, но в целом спасенных жизней оказалось гораздо больше, потому что сразу везут в Хилок. Две машины скорой медицинской помощи, хотя там по нормативу должна быть одна. Дневной стационар. Обслуживание на дому. А всё, что касается более сложных случаев, там они не должны лежать, потому что, по порядкам оказания медицинской помощи, оснащение участковой больницы гораздо ниже, чем центральной районной. Поэтому, если есть сложный случай, везут сразу туда, там сейчас и КТ стоит, и УЗИ экспертного класса, то есть на месте можно обследовать сразу, посмотреть причину состояния пациента. В рамках участковой больницы этого сделать нельзя.

Очень сложно у наших пациентов поменять менталитет, они всю жизнь прожили и просто привыкли вот так, и когда что-то меняется, конечно, это очень сложно, вызывает страх и недоумение.

Здесь и наша есть вина, мы, наверное, плохо ведем информационную политику, плохо умеем объяснить. Переговоры, например, главного врача Ольги Ковальчук как-то не приводили к какому-то пониманию, а когда мы все вместе приехали туда и просто поговорили с людьми, просто объяснив на пальцах, они же нас поняли, услышали. Они сказали: «Хорошо, вы только нам жизнь сохраните, сделайте всё, чтобы в рамках того, что вы оставляете нам, не пострадало качество и люди не умирали». Естественно, мы эти обязательства за собой сохраняем, никто их не снимал.

— И еще вопрос по городскому роддому, там же какие-то увольнения были.

— Всё нормально сейчас. Вы знаете, когда меняется руководитель в учреждении, конечно, первое восприятие руководителя очень осторожное у коллектива, и любые резкие движения от руководителя воспринимаются как движения, направленные против коллектива. Я могу сказать, что Елена Владимировна Фалько (главврач роддома № 1 в Чите. — Прим. авт.) — это профессионал своего дела. Она не просто главный врач, она, простите меня за мой французский, у станка стоит. Она стоит в операционной, принимает роды, она дежурит. Она знает всю работу роддома изнутри. И когда мы с ней дискутировали, беседовали, какие она видит проблемы, она мне сразу говорила, что это надо менять, потому что так не должно быть, это нонсенс. И я ей говорила: «Ты руководитель, меняй так, чтобы не в ущерб нашему пациенту».

— А старый перинатальный работает?

— Да.

— А его перспектива какая? Так же дальше работать?

— Пока да.

— Пока?

— Мы же сейчас вообще меняем маршрутизацию всех женщин, и старый перинатальный центр работает у нас как раз на сложные экстрагенитальные патологии. Он нужен, потому что он находится при многофункциональной больнице, и случись какие-то моменты, обострение экстрагенитальной патологии, очень быстро можно госпитализировать тут же, в этом отделении, либо вызвать специалиста на себя. У нас были вопросы по работе коечного фонда одного и второго перинатального центра и бесконечные споры между руководителями учреждений, чья ложка больше и важнее. Сейчас они учатся вместе работать, и у них это получается. Я считаю, что для них самих это большая победа. Они молодцы. И при правильной организации работы будет достаточно всем.

— А что с краевой детской клинической больницей?

— Я не отвечаю за стройку и не компетентна просто говорить о том, как идет процесс строительства. Но, конечно, мы рассчитываем, что все проблемы там будут решены, и больницу мы получим в срок.

— Мы много лет наблюдали за историей со взятками в системе здравоохранения, пересажали кучу главных врачей, меняли их. Сейчас удалось эту проблему решить?

— Вы знаете, я думаю, что на сегодняшний день среди управленцев она решена однозначно.

— Почему? Как удалось?

— Я думаю, что это был серьезный пример. Напугались. Это раз. Во-вторых, сейчас смена большая произошла, молодежь пришла, которая не в этом видит свое будущее.

— И мы еще насмотрелись на откровенную доказанную коррупцию при закупках медоборудования. Много было историй. Сейчас у вас нет необходимости контролировать это?

— Почему? Мы контролируем этот процесс и контролируем процесс неплохо, я считаю. Конечно, не тотально, не 100%. Есть у нас сейчас отдел совместных закупок. Они очень много информации перелопачивают, и аналитической в том числе, и смотрят на то, как составляются технические задания, чтобы они были общие, подходили не под какого-то конкретного поставщика. Конечно, у нас в планах вообще централизовать всё это: и бухгалтерию, и экономистов, и чтоб закупки все были видны нам. Но серверы нужны очень мощные, и мы сейчас думаем, как это сделать — полностью весь край централизовать на Минздрав. Та же бухгалтерская отчетность. Сейчас они ходят, сдают отчет. Хотим, чтобы всё это в единой системе было и оттуда можно было доставать данные.

— Вы наверняка наблюдаете за тем количеством уголовных дел, которые возбуждают в отношении врачей за какие-то врачебные нарушения. И это очень неприятная ситуация, которая критично влияет на желание людей работать на сложных специальностях, типа рентгенологи, хирурги.

— Там все.

— Вы можете как-то влиять на эту ситуацию или это вне зоны вашего влияния?

— У нас есть соглашение со Следственным комитетом о том, что мы передаем информацию, когда случается больничная летальность. Каждый случай рассматривается. Я могу сказать, что, конечно, очень сложно порой работать врачу. Зачастую врач работает вслепую. Я не говорю сейчас о диагностике, которая, например, в ЦРБ не так хорошо развита, как в краевом центре, но зачастую мы не знаем анамнез, мы не знаем, что произошло с пациентом, который поступил экстренно. Мы не можем добиться этой информации ни от кого.

И грань этих моментов, когда врач сделал всё или, возможно, врач где-то ошибся по объективным каким-то моментам, настолько тонкая, настолько размытая, что нельзя однозначно сказать, что врач повел себя халатно. Это невозможно, понимаете? И мы боремся за каждого нашего специалиста. Потому что мы сами медики, мы понимаем, насколько сложна профессия вообще, в принципе. И во многих случаях, которые в том числе в публичном пространстве очень широко обсуждаются, мы не можем часто говорить, что там на самом деле произошло. Часто ведь бывает так, что вины врача нет, но виноватым всё же делают его — в том числе и в СМИ.

— Ну как-то можно говорить, наверное.

— Нельзя. Мы не имеем права на это.

— Но что-то надо говорить.

— Нет, будем молчать, как и раньше. Будем молчать и утираться. Конечно, Следственный комитет разберется, они поднимут истории болезни, увидят все эти отказы, подписи и так далее и так далее, и всё это поймут. Врача, возможно, того оправдают. А вот имидж для молодежи останется плохим.