«Осень — это локальный конец света». Когда уже стоит пойти к психиатру (основано на личном опыте)

В октябре в России отмечался День психического здоровья. Праздник должен показать людям, как важно следить за ментальным равновесием. Но часто мы стесняемся или боимся обращаться к специалистам. Читатель «Чита.Ру» рассказал о своем опыте. Далее — от первого лица.

Вначале был стресс. И не один. Не сказать, что события были прямо сильно трагическими, но они были, и реагировал на них я не очень болезненно. Крепился, бодрился, а потом наступила осень. И казалось, что жизнь кончена. И бессмысленна.

В том, что осень — это какой-то локальный конец света, я убедился уже давно. Как только по утрам начинало тянуть холодом, листья — покидать деревья, в небе — тянуться косяки птиц с тоскливыми криками, из души уходил покой. Сначала это не причиняло особых неудобств, просто легкая меланхолия, не мешающая работать и сохранять социальные функции. Когда-то она уходила сама, когда-то требовала отпуска или некоторых доз алкоголя. Позже я привык к таким состояниям и принял их как свою особенность. Расслабься, чувак, — всё проходит, и это пройдет.

Прошлая осень так просто меня отпускать не хотела. Весной и летом в жизни случились некоторые события, которые заставили меня попереживать. Даже спустя полгода я продолжал размышлять о них, прокручивая ситуации. Хотя порой это было очень неприятно.

Затем я стал наблюдать такую себе вещь. Каждый вечер перед сном, вспоминая прошедший день, я вдруг начинал думать о своей никчемности. В голове разворачивался диалог, где я выступал и обвинителем, и защитником. Я вспоминал, что не сделал из-за традиционной меланхолии, и сводил небольшие ошибки к тотальному приговору в профнепригодности, несостоятельности и вообще ненужности. День ото дня эти диалоги становились всё длиннее и ожесточеннее. Я не мог засыпать без телефона, забивал свои мысли соцсетями, чтобы не начать оценивать себя. Но не мог от этого удерживаться. В этом, пожалуй, было что-то мазохистическое — мне было больно думать о себе в таком ключе, но прекратить я не мог.

Я вспоминал свои детские неудачи, неловкости из подросткового периода, не вовремя сказанные фразы и прочую ерунду. Порой перебирание этого хлама заканчивалось почти к рассвету. Привычная мне меланхолия усилилась. Впрочем, днем я старался сохранять темп жизни — быть эффективным на работе и полезным в семье, продолжал ходить в спортзал, совершать прогулки и общался с друзьями. Но это не то что удовольствия не приносило, а требовало некоторых усилий. Единственное, к чему я стремился, — упасть в кровать, приглушить мысли смартфоном, побултыхаться в воспоминаниях и провалиться в сон. Я стал часто проспаться ночью, и это нравилось мне — можно еще раз побултыхаться, заглушить и провалиться.

Через некоторое время я не хотел уже ничего. Работа казалась бессмысленной, в семье было скучно, а друзья раздражали. Если бы меня попросили объяснить, что со мной происходит, я бы, наверное, заплакал. Потому что всё было нормально. Кроме того, что я не хотел жить. Прямых мыслей о суициде не возникало. Но я думал, что если бы всё это как-нибудь прекратилось, я бы не сильно сопротивлялся.

В какой-то момент мне это надоело, и я пошел к врачу, которого обычно боятся. Потому что все сомнения в психическом здоровье — стигматизированы. Потому что учет может поставить под угрозу будущее, даже если оно очень туманно. Потому что «сами себе напридумывали всяких депрессий, лишь бы не работать».

У меня было примерно такое же отношение. Меланхолия проходит сама, а всё, что сложнее, требует физнагрузок, бани, любовных приключений, ну или алкоголя на крайний случай. Мне в самом деле было страшно и немного стыдно, потому что жаловаться непонятно на что — это немного не по-мужски. Но не спать ночами, загоняясь из-за неудачной шутки, сказанной 20 лет назад, — это вообще никак.

Меня похвалили за визит, дали заполнить анкету и задали примерно два десятка вопросов. Из здания я вышел с рецептом на три препарата и ощущением напрасности. Через какое-то время таблетки стали действовать, и ко мне вернулся покой. Я не сплю на ходу, не торможу в разговоре, меня не трясет, если я случайно пропускаю прием лекарства утром или вечером. Я просто живу. Да, меня поставили на учет в психоневрологическом диспансере. Да, ко мне будут вопросы, если я захочу купить оружие. Но этот учет будет действовать год после последнего обращения.

Читая новости о том, как люди душат друг друга в приступе ревности, или разряжают пистолеты в бывших, или совершают куда менее опасные, но ничуть не разумные поступки, я убеждаюсь, что все эти ложные убеждения насчет ментального здоровья — полнейшая ерунда. Не существует ничего ценнее здоровой головы.