«Это тяжелейшая травма, которую не так просто пережить». Почему врачи не могут умышленно убить пациента

В конце 2024 года после изменения уголовного законодательства врачей за смерти пациентов перестали судить по «тяжелой» 238-й статье, которая предусматривала реальный срок в колонии. Сейчас врачи, которых осудили по этой статье, выходят на свободу. Среди них и Диляра Туктарова — детский анестезиолог, которую признали виновной в гибели 2-летнего мальчика. Главный внештатный анестезиолог-реаниматолог регионального Минздрава Константин Шаповалов был одним из тех, кто бился за освобождение Туктаровой. Он считает, что умышленно ни один врач не убивает пациента. Об этом он побеседовал с редактором «Чита.Ру» Андреем Козловым.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 10 марта.

— Я участвовал в процессе [Диляры Туктаровой] как специалист, меня допрашивал и Следственный комитет, и суд. Я знаком со всеми материалами дела и координировал определенную переписку с нашими ветвями власти. Недавно я посмотрел папочку по этому делу, которая у меня хранится на рабочем столе компьютера, в ней более двухсот файлов — достаточно интенсивный документооборот.

Это дело стало, наверное, наиболее вопиющим, наиболее значимым. Дело в том, что плечом к плечу встали все медицинские работники нашего региона, и не только — из разных концов страны поддерживали наших докторов. Только в Забайкальском крае свыше 900 докторов сделали публикации под хештегом #я_врач_я_не_убийца, а по стране их было свыше 2700. На стороне наших врачей был наш Минздрав, и Оксана Владимировна Немакина (министр здравоохранения Забайкалья. — Прим. ред.) посещала Диляру Рашитовну в исправительной колонии.

К этому делу подключились наши депутаты Государственной думы: и Андрей Викторович Гурулев, и Бадма Николаевич Башанкаев (первый заместитель председателя Комитета Госдумы по охране здоровья. — Прим. ред.).

На самом деле, произошла трагедия, безусловно, и для родственников умершего ребенка, и трагедия для врачей, для всех медработников, которые участвовали в оказании медицинской помощи. Другой вопрос, какова степень вины и есть ли вообще вина медработников в данном случае, это, наверное, самое главное, о чем мы и говорили, о чем и пытались донести нашу точку зрения, и, наверное, в итоге нам удалось это сделать, достучаться до самой верховной власти и, соответственно, изменить законы тем образом, в котором они сейчас пребывают.

В обществе очень много недопонимания, многие говорят о так называемой декриминализации, но на самом деле, с моей точки зрения, какой-либо декриминализации не произошло. На самом деле сейчас заведено свыше 40 уголовных дел против медработников в Забайкальском крае, и это соответствует общероссийским данным, в России их где-то примерно в районе шести с половиной тысяч в моменте — в целом это количество соответствует разным делам в иных странах с сопоставимой экономикой и системой здравоохранения.

И вопрос на самом деле главный, который беспокоил медицинское сообщество, не в том, чтобы не заводились уголовные дела. На самом деле при опросах большинство медработников считают, что в принципе уголовное преследование должно быть по делам, связанным с оказанием медицинской помощи. И медицинское сообщество в целом не против вообще уголовного преследования. Вопрос в другом. Это преследование должно быть справедливым, в этом главный посыл.

Впервые 238-я статья («Производство, хранение, перевозка либо сбыт товаров и продукции, выполнение работ или оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности». — Прим. ред.) была применена в 2018 году по широко известному делу Елены Мисюриной, гематолога из 52-й больницы города Москвы (22 января 2018 года Черемушкинский районный суд Москвы признал Мисюрину виновной в смерти пациента и приговорил к двум годам лишения свободы в колонии общего режима, 4 марта 2021 года Мосгорсуд объявил, что уголовное дело в отношении нее прекращено в связи с отсутствием состава преступления. — Прим. ред.). Впервые врача взяли под стражу в зале суда, это было оглушительной новостью, такого раньше не было.

До этого обычно уголовные дела, связанные с оказанием медицинской помощи в случае летального исхода, рассматривались по 109-й статье Уголовного кодекса («Причинение смерти по неосторожности». — Прим. ред.) и относились к градации так называемых легких преступлений. И к такому статусу-кво в принципе все привыкли. Но с учетом того, что медицинские дела сложные для рассмотрения экспертами, сроки рассмотрения этих дел очень часто затягивались за пределы, определенные федеральным законодательством в отношении предельного срока рассмотрения по так называемым легким статьям, он составляет два года. Просто Следственный комитет не успевал за два года доводить данные дела до заключения суда, потому что медицина — это не математика и в ней очень сложно бывает разобраться, иногда требовалось 2−3 экспертизы, они противоречили друг другу.

— То есть у следствия были объективные обстоятельства, которые не позволяли им доводить дело до суда за два года?

— Да. Сейчас они, на мой взгляд, сохраняются. Тогда Следственный комитет сделал вот этот маневр, видимо, в том числе по согласованию с высшим руководством, и начали возбуждать 238-ю статью. Почему? Только потому, что срок давности там, в зависимости от пункта, может составлять 6 или 10 лет. Если расследование не уложилось в срок давности, тогда дело прекращается по так называемым нереабилитирующим основаниям.

— Вы утверждаете, что переезд с 109-й на 238-ю статью был связан именно с этими процессуальными особенностями? Или предполагаете?

— Я, в общем-то, наверное, утверждаю, потому что других причин я не вижу. Мы всю эту ситуацию довольно активно обсуждали на разных наших конференциях, мероприятиях нашего профессионального сообщества, в том числе с привлечением ведущих медицинских юристов нашей страны, с привлечением и депутатов Государственной думы. И это доминирующая точка зрения нашего профессионального сообщества.

— А когда-нибудь Следственный комитет делал соответствующее заявление, что «мы поменяли 109-ю на 238-ю, потому что слишком долго расследуется уголовное дело»?

— Не было таких заявлений, но зато было, допустим, дело анестезиолога из Бурятии Цыденова, оно рассматривалось по 109-й статье, ушло за сроки давности, его освободили от уголовного преследования, но затем родители ребенка ездили на прием к Бастрыкину Александру Ивановичу, после чего дело было возбуждено по 238-й статье и закончено в течение месяца. Очень быстро.

Дело в том, что 238-я статья подразумевает умышленность преступления. Врач, медработник обязательно должен оказывать помощь умышленно.

— Что имеется в виду под умышленностью?

— Это значит оказывать услуги, не отвечающие требованиям безопасности, понимая при этом, что наступит смерть человека, смерть пациента.

— То есть врач должен хотеть смерти пациента? Поэтому его судят по 238-й статье и следствие должно доказать эту умышленность?

— Это буква и дух 238-й статьи, именно так написано в обвинительных заключениях, в том числе по нашим докторам, что врачи умышленно не хотели работать, что они хотели работать меньше, что они не хотели, чтобы у них много находилось пациентов.

— Сколько лет вы работаете врачом?

— С 1994 года, в этом году будет 31 год.

— Вы за эти годы видели хоть одного врача, который, с вашей точки зрения, хотел или мог бы хотеть смерти пациента?

— В нашем регионе никогда не видел такого человека.

— А что может подтолкнуть какого-то врача к причинению смерти?

— Я думаю, какие-либо психические отклонения.

— То есть следствие, осудив по 238-й статье как минимум троих врачей, про которых мы только что поговорили, признало их людьми, которые хотели причинить смерть?

— Да. На самом деле в России осуждено гораздо больше медработников. Это десятки, наверное, сотни. И везде обязательно должна быть формулировка, что они умышленно оказывали услуги, не отвечающие требованиям безопасности.

— У нас, получается, на федеральном уровне глобальное дело врачей, то есть в стране появились десятки людей, которые умышленно причиняют смерть своим пациентам, так думает следствие?

— Да. В 2021 году мы написали по этому поводу монографию с коллегами из разных регионов, с моими друзьями из Курска, Иркутска, и опубликовали, и она именно с такой вот преамбулой.

— Давайте вернемся к делу Диляры Туктаровой. Там погиб ребенок. Что случилось?

— Ребенку лечили зубы под общим наркозом. В последующем у ребенка развилась дыхательная недостаточность, было диагностировано воспалительное поражение дыхательных путей, которое прогрессировало и закончилось летальным исходом.

— Почему?

— К этому, по всей видимости, привел целый комплекс факторов. Возможно, не было изначально диагностировано какое-либо воспалительное заболевание, хотя никто это не доказал: ни экспертиза, ни один из экспертов, которые рассматривали это дело. В результате многочасового лечения под наркозом с участием аппарата ИВЛ, с нахождением инородного тела — трубки в дыхательных путях, — по всей видимости, воспалительный процесс распространялся и привел к тяжелому легочному поражению, которое явилось причиной летального исхода.

— Кто-то недодиагностировал пациента?

— Я не обвиняю конкретно кого-то. На самом деле, «додиагностировать», как вы говорите, не всегда возможно конкретного человека. И здесь нужно понимать, что многочасовой наркоз — это достаточно серьезный риск, гораздо больше, чем полет на самолете или какие-то иные экстремальные действия. Это существенный риск для здоровья. К сожалению, в современном обществе очень часто пациенты и законные представители не понимают, что сложные технологии, какими бы безопасными они ни казались, что бы ни говорили иногда медицинские работники, они всегда сопряжены с определенным риском.

— Вы вины Диляры Туктаровой в этой смерти, в этой трагедии не усматриваете?

— Ни Туктаровой, ни Григорьева (врач-анестезиолог из клиники «Медикс» Игорь Григорьев, которого также осудили за смерть ребенка и выпустили из колонии после изменения законодательства. — Прим. ред.).

— Почему их судили?

— Потому что было такое заключение эксперта. Это одна из таких корневых проблем всех медицинских дел — вопрос привлечения эксперта. Дело в том, что Следственный комитет, на мой взгляд, проводил определенную селекцию экспертов по медицинским делам. То есть тех экспертов, которые давали оправдательные заключения, не привлекали в последующем к рассмотрению данных дел. А те, которые давали обвинительные заключения, вот к ним попадали подобные дела снова и снова.

— Обвиняемые могут влиять на выбор эксперта?

— Нет. На это влияет Следственный комитет и судебно-медицинский эксперт Следственного комитета.

— То есть Следственный комитет выбирает тех экспертов, которые ему удобны?

— Да. Я вам подчеркну такой факт. У нас в Российской Федерации свыше 31 тысячи врачей анестезиологов-реаниматологов. Но по всем пяти последним делам по анестезиологам-реаниматологам Забайкальского края привлекался один и тот же человек.

— А кто это?

— Это врач Кармен (Наталья Кармен работает анестезиологом-реаниматологом с 2010 года, защитила докторскую диссертацию по медицине. — Прим. ред.), профессор из Москвы. Она неизменно выносила только обвинительные заключения.

— А вы не общались с ней?

— Нет, никогда.

— Вы не согласны с ее экспертизой по делу Диляры Туктаровой?

— Не только я, с этим не согласно всё профессиональное сообщество. С этим делом знакомились наши коллеги, ведущие эксперты нашей страны по анестезиологии из Иркутска, наши ведущие профессора из Санкт-Петербурга, руководители федеральных общественных организаций в сфере анестезиологии, лично был знаком с этим делом главный детский анестезиолог и реаниматолог страны профессор Степаненко, и все они единодушно высказались о том, что никакой, естественно, вины врачей в данном деле нет.

— Может быть, они просто из чувства профессиональной солидарности поддерживают анестезиологов, которые находятся под судом, и предубеждены против обвиняющих?

— Мы по этому поводу можем только предполагать, а есть факты, что дела попадают к одному и тому же человеку, который неизменно выдает обвинительное заключение, и есть огромное количество других мнений, которые говорят, что это мнение неадекватно. Мы опубликовали статью в журнале «Вестник интенсивной терапии» в прошлом году с коллегами, где разобрали с точки зрения нормативной документации, почему экспертные заключения данного профессора, на наш взгляд, несостоятельны.

— Это на что-то повлияло?

— Не знаю. Но, возможно, выплеснутое профессиональным медицинским сообществом недовольство все-таки достучалось до небес. Не зря Дума приняла в трех чтениях эти поправки в Уголовный кодекс. В общем-то, еще год назад президент Владимир Владимирович Путин заинтересовался данной ситуацией, потому что к нему поступало большое количество обращений.

— В чем конкретно признали виновной Туктарову? Что она не так сделала, трубку не так вставила, не так подала наркоз?

— Нет, наркозом она не занималась, но всегда можно обвинить человека. На самом деле эта конкретная ситуация — редкая, нечасто с ней встречаются врачи и она на момент обращения ребенка в больницу была совершенно непонятна. Ребенок ходил, у него были умеренные признаки дыхательной недостаточности, на момент поступления не жизнеугрожающие. И эксперт написал о том, что она умышленно не госпитализировала, умышленно отказывалась от оказания реанимационной помощи, которая на момент поступления не была показана, и в последующем эксплуатировала аппарат, у которого один из блоков был неисправен.

— А в чем умысел был?

— Вот для меня тоже загадка.

— Диляра Туктарова и Игорь Григорьев вышли из колонии в феврале. Они будут продолжать работать?

— Они имеют право продолжать работу. Будут или нет, решать им. Надо понимать, что все врачи, которые понесли с точки зрения медицинского сообщества незаслуженные наказания, они все получили тяжелейшую психотравму. Это годы допросов, судебных заседаний, отбывание в реальной, настоящей исправительной колонии, и это тяжелейшая травма, которую не так просто пережить.