«Когда первый раз увидел покойного, мне не понравилось, как он лежал». Танатопрактик — о работе в Чите, колдунах и моргах

Кирилл Остров уже 5 лет готовит тела к похоронам в собственной бальзаматорской. Он один из немногих в Чите танатопрактиков. Почему он решил этим заниматься, как относятся окружающие к его работе и почему он сразу блокирует колдунов в своих соцсетях, Кирилл рассказал в беседе с редактором «Чита.Ру» Андреем Козловым.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 3 января.

— Кто такой танатопрактик?

— Танатопрактик — это человек, который занимается предпохоронной подготовкой усопшего. Этот человек — и психолог, и косметолог, и визажист, и бальзамировщик. В реестре профессий прописывается как бальзамировщик, но это узкая направленность, это тот человек, который занимается только бальзамированием тел. А танатопрактик — это человек, который не только бальзамирует, но и наносит макияж, делает реставрации и так далее. Но основной профиль, конечно же, — это подготовка тела к похоронам.

— Насколько это общепринятая практика?

— Как правило, люди у нас об этом вообще не знают ничего. Моя первостепенная задача как жителя этого города — людям показать, что существуют такие специалисты, которые могут заниматься их родными — которые умерли, погибли и так далее — профессионально. Потому что, будем честны, в самом морге этим занимаются санитары, там они работают на поток, и качество подготовки тела, конечно, страдает.

— Я правильно понимаю, что основание для обращения к танатопрактику — это какое-то, условно говоря, неидеальное состояние тела усопшего?

— Да, всё верно. Танатопрактики в основном работают с тяжелыми случаями. Это работа с гнилостными изменениями, ДТП, убийство, самоубийство. Случаев много, как правило, это что-то связанное с необычной смертью.

— Для занятия танатопрактикой необходимо ли какое-то специализированное медицинское образование или нет?

— Это не медицинская услуга — мы не выставляем никаких диагнозов, не лечим. Это, скажем так, сфера красоты, только среди мертвых. Образования медицинского никакого не надо.

— Эта сфера деятельности как-то регламентируется государством?

— Нет.

— Насколько эта практика распространена?

— В России это сейчас набирает очень большую популярность, очень много специалистов становится, люди учатся на танатопрактиков. В западных регионах это очень сильно развито, там большая конкуренция. На Дальнем Востоке танатопрактиков мало, можно по пальцам руки пересчитать. В Чите, могу смело заявить, я один такой.

— То есть вообще нет конкуренции на этом рынке?

— Есть, это морг. Но я с ним не конкурирую, просто большую часть тел, конечно, готовят они, а я уже занимаюсь, как правило, какими-то сложными случаями. У нас есть в Чите еще два танатопрактика, но они работают — один в морге, а второй на ритуальную компанию.

— А на кого работаете вы?

— Я работаю сам на себя.

— Вы знакомы со всеми людьми, которые завязаны как-то в этой сфере?

— Конечно.

— Откуда про вас узнают люди? Это социальные сети, сарафанное радио, те же сотрудники морга, которые могут сказать, что «к сожалению, мы с этим телом ничего не можем сделать особенного, вот есть танатопрактик»?

— Нет, сотрудники морга меня не советуют, потому что им это невыгодно делать. Обо мне узнают по сарафанному радио, потому что за 5 лет работы в морге я уже себе имя сделал.

— Вы работали в морге?

— Да, всё верно, в судебно-медицинской экспертизе. И совмещал еще в патологоанатомическом отделении.

— А как вы вообще к этому пришли?

— Меня позвали. У меня работали там друзья санитарами в морге, а я на тот момент работал в ритуальной компании, и я говорю: «Да, почему нет, очень хочу». Меня всегда тянуло к этому, я не знаю, как это назвать еще правильно.

— Что значит тянуло?

— Первый раз, когда я увидел покойного на похоронах, мне не понравилось, как он лежал: как была повернута голова вбок, мне не понравился шов на голове, то есть его было видно. Было очень некрасиво и небрежно всё выполнено. Мне захотелось подойти и всё исправить, сделать всё красиво. Но я тогда не обладал ни знаниями, ни умениями. Я просто проявил интерес. Потом сама судьба как-то на это меня натолкнула, что меня просто позвали туда работать. Я пришел, прошел стажировку и, в принципе, начал работать.

— А где вы проходили стажировку?

— Там же, в морге. Приходишь, работаешь месяц, если ты понравился — тебя берут.

— Вы проходили какие-то дополнительные курсы? Может быть, есть какое-то сообщество людей, которые этим занимаются?

— Во-первых, я самоучка: 80% моих умений — это то, чему я научился сам, что-то искал, что-то читал, что-то смотрел, а потом понял, что этих знаний недостаточно, нужно развиваться и расти дальше. Альма-матер всех танатопрактиков — это Новосибирский крематорий, там же находится учебный центр, я туда съездил, отучился, особо много нового ничего не узнал лично для себя, но какие-то мелочи и детали я почерпнул, познакомился с людьми, скажем так, вошел в эту сферу.

— Сколько лет вы в этом заняты?

— Пять лет.

— Это какая-то ежедневная деятельность, связанная с телами усопших?

— В целом да, но не только. Наверное, 40% всей работы — это работа с родственниками, потому что ты их ведешь полноценно от момента смерти до самих похорон. Я консультирую, говорю, что делать, как делать, куда идти, куда звонить и так далее.

— На какой клинической базе вы работаете с телами?

— У меня своя бальзаматорская. В России я из танатопрактиков один из первых, кто ее открыл. Это комната для предпохоронной подготовки тел. У меня там есть холодильник для правильного хранения тел, секционный стол, который я сделал сам своими руками, ну и все условия для того, чтобы готовить тела к прощанию, всё у меня для этого есть.

— Это тоже никак отдельно не регламентируется, все эти холодильники, столы?

— Нет, у нас не Европа, не Америка, у нас для этого лицензий никаких не надо.

— А там требуется?

— Да.

— Там это отдельный вид деятельности?

— Да, там на это учатся больше года, насколько я знаю, и ты получаешь лицензию. Там это всё гораздо тяжелее сделать, чем у нас.

— Почему?

— Во-первых, это финансовая сторона вопроса. Во-вторых, большая конкуренция.

— Насколько это дорогая услуга — подготовка тела к похоронам?

— Всё зависит от состояния тела. Бывает разный вес покойного — и 50 кг, и 250 кг. Состояние тела разное, в зависимости от того, на какой стадии гниения оно находится изначально. Второе — это степень повреждений, которые присутствуют на лице. Тут нет какой-то четкой цифры, но это уже совокупность всех факторов. Я всё это учитываю, и в голове у меня выходит некая сумма, которую я озвучиваю. Допустим, обычный макияж можно сделать за условно 4 тысячи рублей — прийти в зал прощания, сделать макияж, восстановить геометрию лица и так далее. А реставрация начинается где-то от 40–50 тысяч рублей, потому что это очень тяжелая и кропотливая работа.

— А как относится к вашей деятельности официальная медицина, здравоохранение, государство в целом?

— Отстраненно, потому что я вообще такой самобытный человек, на самом деле. Ко мне относятся отстраненно мои коллеги, все морги, которые есть в нашем городе, потому что им это явно не нравится, что я занимаюсь такой деятельностью, скажем так, забираю у них деньги. Но ничего не поделать. Моя задача — не зарабатывать как можно больше денег, а привнести эту услугу в массы, чтобы танатопрактиков было больше, и я за то, чтобы тела готовили только танатопрактики.

— У вас нет опасений, что вы будете заниматься этой деятельностью, вложите в это всю жизнь, душу и так далее, все свои знания, умения, а потом власти возьмут и запретят это?

— Нет, не запретят.

— Почему?

— Ну не запретят, я точно знаю. Это невозможно. Люди умирают каждый день. Как это можно запретить?

— Например, придумают закон, чтобы тела из морга передавали только напрямую на погребение.

— Подготовка тела — это платная услуга. И она оказывается на базе медицинского учреждения. Это уже априори немного нарушает некий регламент, потому что в рабочее время эти сотрудники не имеют права оказывать такие услуги, но они почему-то оказываются. За счет этого морги живут, конечно, но…

— Сталкивались ли вы в своей работе с представителями правоохранительных и надзорных органов?

— Нет.

— То есть если есть какие-то признаки криминала, то они всё расследуются, изучаются до того, как тело попадет к вам?

— Естественно. Я не приступаю к работе, пока тело не пройдет все этапы — либо не будет справки о смерти на руках, либо не пройдет вскрытие. Я не забираю, не ворую тела нигде.

— Вы не можете обнаружить в процессе своей работы что-то такое, что не обнаружили сотрудники того же морга?

— Нет, я не судмедэксперт, я не врач, это исключено.

— Можете ли вы сказать, что вы любите эту работу?

— Обожаю.

— За что?

— Я люблю эту работу за то, что, во-первых, вношу некий вклад. Я считаю, что делаю хорошее дело, мне нравится смотреть на реакцию людей — когда ты им помогаешь, когда на выходе получается хороший результат, люди очень сильно благодарны тебе за твою работу. Мне это приятно видеть. Ну и плюс я считаю себя немного творческой личностью. А танатопрактика — это очень творческая работа, и я в ней реализовываюсь полностью.

— А в чем творчество заключается?

— Во-первых, это, наверное, некие умения скульптора, потому что бывают такие моменты, что нужно сделать нос, ухо, глаз, лицо. Я два раза делал голову, то есть у покойного не было головы вообще. Я полностью лепил череп, делал голову, делал грим, там лежал полноценный человек, как он есть.

— По фотографии вы делали?

— Да.

— А есть ли какие-то случаи, за которые вы не беретесь?

— Да. Как правило, после пожара, когда уже там по факту заниматься-то и нечем. Бывают огнестрельные ранения в лицо, в голову, там порой ничего не остается. Там, конечно, можно что-то сделать, но лицо будет похоже на куклу, это мне не нравится, я против этого. Многие танатопрактики в других регионах за это берутся, берут большие деньги за это, но на выходе у них получается просто образ куклы, это выглядит некрасиво, я за это не берусь. Но это крайне такие тяжелые случаи, их не так много.

— Нет ли какой-то брезгливости, может быть, в работе?

— Это непрофессионально, ни в коем случае нельзя. Никакой брезгливости абсолютно.

— И никогда не было?

— Нет.

— Вы верите в загробную жизнь?

— Конечно.

— Это связано с верой в сверхъестественное, в Бога?

— Я вообще-то человек не религиозный, но… Не знаю, просто верю, что есть загробная жизнь. Это не связано ни со сверхъестественным, ни с религией, ни с чем.

— А как вы для себя это определяете? Какое-то другое измерение, какая-то другая плоскость?

— Наверное, да. После смерти наша душа уходит куда-то туда. Я, скорее, больше верю в реинкарнацию некую, законы кармы, но не в буддизм. Какие-то принципы я оттуда взял и в них просто верю, и всё. Для меня они приятны.

— В каком смысле приятны?

— Успокаивает психику, что после смерти у нас не просто сон, тьма, а что-то еще есть, что-то еще будет.

— Ну, это тоже отчасти такое религиозное….

— Наверное, да, не без этого.

— Вы сталкивались в работе с телами с какими-то признаками того, что что-то есть? Может быть, вы видели, чувствовали, слышали, осязали нечто?

— Прям сверхъестественного не было, но иногда в работе что-то не получается, и начинаешь немного разговаривать с покойным, как-то успокаивать себя, может быть, и усопшего тоже. Какие-то ласковые, добрые слова скажешь, и после этого работа идет лучше. Как будто мертвый человек перестает тебе сопротивляться. Не знаю, как это еще назвать, но это работает на самом деле.

— Но это скорее самоубеждение?

— Ну если оно работает, в этом ничего плохого нет, я считаю.

— С чем сложнее всего работать? С каким возрастом погибших?

— Возраст, как правило, особого значения не имеет. Это либо ребенок, либо взрослый, всё, как правило, одно и то же практически. Самое сложное — это, конечно, реставрации после ДТП, после каких-нибудь случаев, связанных с большими обширными травмами головы и лица: рваные раны, ссадины, синяки, сломанные кости лица, черепа.

— Вы говорите про технические сложности, а я скорее про психологические. С чем психологически тяжелее всего работать?

— Ни с чем. Я работаю абсолютно со всем. У меня тут нет какого-то порога, за который я перешагнуть не могу.

— Но, может быть, вам сложнее работать с телами погибших детей, например, или женщин?

— Я стараюсь абстрагироваться от этого всего. Мне без разницы. В этом плане это не циничность, это профессионализм, нельзя испытывать какие-то отрицательные эмоции и положительные тоже к смерти. Нужно спокойно к этому относиться, неважно, кто там — ребенок, взрослый, девушка, мужчина.

— Вам не требуется какой-то психологической, психотерапевтической, психиатрической помощи в связи с особенностями вашей работы?

— Нет.

— Не хочется пойти кому-то выговориться? Может, вам нужно периодически с психиатром разговаривать?

— Я практиковал это, мне не понравилось.

— А зачем практиковали?

— Хотелось выговориться, просто что-то накипит. Как правило, ты устаешь от работы с людьми, потому что бывают различные моменты, которые тебя очень сильно раздражают либо волнуют, ты за что-то переживаешь, опять же вставляют палки в колёса.

— Проблемы связаны с живыми людьми?

— Да, потому что, чтобы мне заняться телом, чтобы ко мне поступил покойный на подготовку, через многие барьеры нужно перешагнуть, многие вопросы решить, и это довольно-таки стрессовая история.

— А то, что касается вашей непосредственной работы с телами усопших, здесь вы для себя психологических проблем не видите?

— Нет, никаких абсолютно.

— Не появляются ли вокруг вас в связи с тем, чем вы занимаетесь, какие-то странные люди, которые знают о вашей деятельности и хотят как-то отдельно ее пообсуждать, лезут к вам с какими-то идиотскими вопросами?

— В соцсетях часто люди пишут всяческую ересь.

— Это агрессивная ересь?

— Бывает агрессивная.

— С чем связана агрессия?

— «Зачем вы это делаете? Зачем вы этим занимаетесь? Почему вы уродуете тела? Зачем им косметика? Зачем им уколы эти делать?» Вот такие вопросы, но это нечасто. Это, наверное, процентов пять из общей массы. Бывает, пишут колдуны, просят продать им ритуальные принадлежности: вязочки, мыло, веревку от повешенного человека. Я таких сразу блокирую, так нельзя.

— А про них не надо никуда сообщать?

— Зачем? Кто ими будет заниматься?

— А нет ли каких-то странных предложений, связанных с торговлей органами, чем-нибудь таким?

— Во-первых, это невозможно, потому что ко мне, как правило, попадают тела уже после вскрытия. До того, как им попасть на вскрытие, проходит немного, условно ночь они полежат в холодильнике, но уже начинается гниение у покойного, эти органы уже не пригодны для трансплантации. Во-вторых, на вскрытии уже кусочек с каждого органа взят на гистологический забор, эти органы вообще никуда не пригодны.

— Сколько занимает цикл от смерти до погребения? Классические три дня?

— Когда как. Бывает, и сутки. В целом в три дня укладываются. Если в моргах большая загрузка, вскрытий много, то бывает и больше трех дней.

— Связана ли ваша работа с похоронной эстетикой за пределами самого тела, то есть подготовить гроб, как-то там отследить, положить?

— Да, я выдаю готовый продукт, если так можно сказать. Моя задача — уложить красиво в гробу, оформить там всё, всё подправить, голову положить на подушечку, как надо, поправить подушечку, где-то положить цветочки, то есть всё это украсить, чтобы это эстетично смотрелось, чтобы не было никакой небрежности, грязи, крови и всего подобного.

— Насколько вообще развита эта сфера, связанная с похоронным делом, в Чите, в Забайкальском крае?

— Вообще не развита.

— Что вы имеете в виду под «вообще не развита»?

— Похоронное дело не развито, потому что не предлагается множество услуг, у нас их просто нет. Как правило, компании частные, которые занимаются похоронами, просто нацелены на результат, чтобы люди быстрее оформились, быстрее всё купили, быстрее попрощались и быстрее закопали. Никакой культуры, никакой процессии, никакой эстетики, никакой красоты. Опять же эстетика — это не обязательно дорого. Тут вопрос не в деньгах, это вопрос к отношению к своему делу и к уважению к родственникам, к людям, чтобы предоставлять им качество, чтобы у людей скорбь, которую они чувствуют, растопить вот этими всеми маленькими незначительными деталями. У нас этого просто нет.

— Удается ли отключаться от работы в обычной жизни?

— Нет, потому что соцсети напоминают мне об этом. Туда нужно заходить, что-то выкладывать, общаться с людьми. Потом работа. Я работаю круглосуточно, не в том плане, что я постоянно 24 на 7 с телами. Я 24 на 7 могу быть с родственниками или со своими коллегами, могу кого-то проконсультировать, могу у кого-то сам что-то спросить, это постоянно.

— Ужасы не снятся?

— Для кого-то это ужасы, но мне снятся почти каждый день покойные.

— Запоминаете свои сны?

— Нет.

— Но вы понимаете, что вам снится часть вашей работы?

— Да, я утром встаю, вот что-то приснилось, допустим, они вдвоем-втроем меня куда-то звали, или просто, бывает, снятся такие сны, что они умирают где-то, просят о помощи, а я просто прохожу мимо, постою, послушаю. Я даже во сне не принимаю участия в их смерти, я просто наблюдаю, просыпаюсь, всё нормально, к этому я отношусь уже спокойно.

— Приходилось ли вам работать с телами своих знакомых людей?

— Да.

— Это какая-то отдельная психологическая нагрузка или нет?

— Да. Я готовил двух своих близких друзей к похоронам, соседей. Родственников, слава богу, нет. Абстрагируешься, когда работаешь, потому что ты профессионал, ты должен выполнить свою задачу. Но потом это догоняет. Когда похороны проходят, через день, через два начинаешь вспоминать что-то, начинаешь это обдумывать, что этого человека уже нет, и это немного напрягает голову, но в целом тоже с этим справляешься и забываешь.

— Плакали ли вы когда-нибудь из-за своей работы?

— Нет, ни разу.

— А вы вообще плачете в жизни?

— Нет.

— Как относятся ваши родственники и близкие друзья к тому, чем вы занимаетесь?

— Во-первых, с интересом, во-вторых, с уважением. Многим интересна моя профессия. У меня очень много друзей-врачей. Им тоже интересно, как, что, почему, как ты вот это сделал, как так получилось, как так вообще красиво можно сделать. Естественно, я в подробностях всё не рассказываю, потому что всё должно быть конфиденциально. Но какие-то случаи бывают, что что-то расскажу.

— Нужна ли какая-то особая физическая сила для того, чтобы работать с телами или нет?

— Слабеньким быть нежелательно, но и богатырем тоже особо быть не надо. Если ты умеешь правильно, грамотно работать, тебе особая физическая сила не нужна. Ты знаешь рычаги некие, законы физики, как тело повернуть без каких-то особых усилий, как что-то развернуть, поднять, в целом особая силища не нужна. Большая часть танатопрактиков — это хрупкие девушки, и они прекрасно справляются с телами 100−150+, то есть всё с этим у них нормально. Физическая сила нужна была, когда я работал в судебно-медицинской экспертизе, потому что там приходилось очень много поднимать, таскать.

— Проникает ли ваша работа в ваши какие-то обычные житейские увлечения?

— Отпечаток никакой не накладывается. Тема смерти в жизнь не уходит.