«Вы знаете, у нас вся система кривая, не только в армии». Генерал Гурулев ответил на вопросы про СВО, мобилизацию и пропаганду

Генерал-лейтенант в запасе Андрей Гурулев был вице-премьером правительства Забайкалья, теперь он депутат Госдумы от Дальнего Востока. После начала специальной военной операции генерал стал одним из ключевых федеральных спикеров, комментирующих ход боевых действий, обстановку в стране, в мире и даже в Вооруженных силах, при этом он один из немногих, кто знает больше, чем говорит. Журналисты «Чита.Ру» Андрей Козлов и Кира Деревцова взяли интервью у Гурулева в Чите и узнали, к чему оказались не готовы региональные власти во время мобилизации, кто виноват в тех проблемах, которые испытывают военкоматы в 2022 году, надо ли отменять Новый год и когда закончится СВО.

Ниже приводится отредактированная расшифровка «Редколлегии» от 19 октября.

А. К.: У меня такое ощущение, что вам как будто бы больше чем остальным позволено говорить, или нет такого?

— Не знаю, я как-то это не замечал. По той простой причине, что мне вообще никто рамки никакие не ставил никогда. Когда едем на съемки передачи, без разницы, на Первый, на «Россию», «Звезду», на «Спас», «Царьград», мы не знаем иногда даже тему передачи. «Звезда» еще может обозначить, они обычно в записи ведут. Иногда бывает до восьми часов съемок в день, и ты просто должен быть в теме. Мы же не живем в вакууме, мы живем в том, что происходит. Мы живем этой нашей войной, нашей жизнью.

А. К.: Вы говорите слово, которое всем запрещено говорить, и говорите его постоянно. Вы какой-то особенный или как так выходит?

— А что я особенного сказал?

А. К.: Вы сказали синоним специальной военной операции, который практически законодательно запрещен к использованию.

— Я не знаю, кто кому запрещал, мне никто не запрещал. Я считаю откровенно и об этом всегда говорю, в том числе на федеральных каналах, о том, что это не что иное, как вторая Великая Отечественная война по борьбе с фашизмом. Это реальный фашизм, который существует, который есть, который сегодня проявляется в таких неимоверных зверствах, что нам еще долго придется эти последствия разгребать и понимать, как они произошли.

За те восемь лет, когда в 2014 году мы забрали Крым, появились Донецкая, Луганская народные республики. Политическим путем мы использовали все способы, чтобы эту тему закрыть, выполнить те Минские договоренности, которые всё-таки были подписаны между нами и Германией, ну, может быть, Францией еще. К сожалению, американцы перехватили у Германии инициативу, и сегодня мало того что они развязали нам эту войну на Украине.

Она была откровенно неизбежной. Я как человек военный, понимающий, о чем идет речь, могу точно сказать: она просто была неизбежной; и то, что наш президент принял мудрое решение и сделал упреждающий удар, позволило нам сегодня воевать именно на территории Украины, а не где-нибудь под Волгоградом, Ростовом, Краснодаром, Воронежем, Курском и тому подобное.

Это война, натуральная война. Причем война не просто с Украиной. Дело вообще не в них. Дело даже не в НАТО. НАТО — это просто инструмент Соединенных Штатов Америки. Дело в Штатах, которые в принципе этот нацизм пестовали. Они понимали, что это единственная идеология, которая позволит им сделать Украину лютым врагом России. А ведь если дальше зайти, то надо понимать, что в окопах против нас большинство-то не украинцев, а русских. Таких же русских, которых восемь лет пытались переделать в украинцев. Такие же русские люди, они так же воюют, как и мы; они такие же терпеливые, они такие же смелые, такие же храбрые.

А то, что мне позволено больше, чем другим, вы знаете, я такого не замечал, причем мне никогда никто не сказал ни слова, что я что-то не так сказал или неправильно выразил свои мысли. Я говорю это от души, говорю то, что думаю, то, что чувствую, то, что вижу, то, что знаю. А давайте правду говорить — я знаю, наверное, намного больше, чем вы знаете из общей прессы, то, что есть.

К. Д.: Насколько то, что сейчас происходит на Украине, похоже на Великую Отечественную войну? И правда ли корректно это сравнивать?

— Там не фашизм. Фашизм — это строй, а нацизм — это идеология. Вот нацизм, который существует, один в один происходит из-за того, что было в Великую Отечественную войну. Я считаю, что корректно.

На тех территориях Луганской и Донецкой народных республик, которые восемь лет были под властью Киева, многие люди просто исчезли. И сейчас там формируются подразделения прокуратуры, Следственного комитета. Я думаю, что эти моменты будут расследованы, причем массово. Это не единичный случай — люди просто массово исчезли, их никто нигде никак не может найти.

Следующий момент, который четко надо понимать, что они именно нацистской идеологией сплотили весь украинский народ. И когда мы поначалу откровенно заблуждались в том, что есть нацисты, а есть не нацисты, то сейчас ситуация такая же, как в Германии до 9 мая 1945 года, — все нацисты.

Понятно, что есть и те, кто ждет. Это правда тоже. Но если ты где-то, не приведи господи, скажешь, что ты кого-то ждешь, тебя просто обнулят и всё, ты просто исчезнешь. Тебя придут, заберут и всё, и ты куда-то испарился. Это тоже все прекрасно знают. Поэтому, к сожалению, те люди, которые сегодня остались на оккупированных территориях, вынуждены так себя вести, иначе им смерть.

К. Д.: Какой вы сейчас видите свою миссию, учитывая то, что вы ходите по телеканалам, и учитывая то, по каким телеканалам вы ходите, считаете ли вы себя пропагандистом?

— Первое, самое главное — я хожу на телевидение, потому что меня туда приглашают.

К. Д.: Почему не отказаться?

— Можно отказаться, но ведь я человек публичный, депутат Государственной думы. Если бы я не был государственным служащим… Я и здесь никогда не отказывался, будучи зампредом правительства. В любой момент с прессой общался. Пресс-конференция — пожалуйста, «Редколлегия» — ради бога, телевидение — пожалуйста. Если ты пришел во власть и ты представляешь власть, ты должен четко доносить то, что происходит, до народа, который тебя избирал. Как я могу отказаться?

К. Д.: То есть вы прям хотите? Вы соглашаетесь, потому что вы хотите или потому что это ваша обязанность?

— Это моя обязанность. Меня избрал Дальний Восток, Забайкалье, потому что меня здесь, в принципе, знают. Но так получилось, что я после праймериз ушел на список и избран от девяти субъектов Дальнего Востока, то есть это весь Дальний Восток, кроме Якутии и Бурятии, это и Чукотка, и Магадан, и Камчатка, и Сахалин, и Приморье, и Еврейская автономная область, и Хабаровский край, и Амурская область, и наше Забайкалье.

К. Д.: Вы наверняка знаете отношение к тем телеканалам, на которых вы выступаете. Вы сейчас относите себя к пропагандистам или нет?

— Я себя отношу к политикам на данном этапе. Я не знаю, в чем заключается пропаганда и как вы ее видите. Я доношу то, что лично я думаю. Пропагандист — это тот, кому дают задачу пропагандировать в ту или иную сторону, а я как политик вижу ту ситуацию, которая есть. Я ее знаю изнутри. И даже если я где-то кому-то начинаю говорить, что здесь что-то не так, то это точно не для того, чтобы раскачать ситуацию и привести наш народ в неверие, а только лишь для того, чтобы нас услышали и эти ошибки были исправлены. Я вас уверяю, нас слышат, и многие решения, которые были приняты за последнее время, я надеюсь, не без нашей помощи.

А. К.: Всё-таки какую роль вы для себя определяете? Это возможность влиять на происходящие события?

— Первое — это возможность разъяснить людям ту ситуацию, которая есть, так, как лично я ее вижу. Я доношу лично свое мнение на телевидении. Не какое-то общественное, а то, что я вижу и думаю по этому вопросу. И второе — то, о чем ты говоришь.

А. К.: А вы сами для себя все эти роли определяли? То есть вы сами там оказались, сами начали говорить или вас на каком-то этапе корректируют? Звонят и говорят: «Андрей Викторович, надо вот это сказать».

— Нет вообще такого. За всё время мне ни разу никто не сказал, что говорить, как говорить. И самое главное, не было разбора моих выступлений. Обычно же где-то что-то сказал, а тебе говорят: здесь не так. Ни разу никто мне ни слова не сказал.

К. Д.: А если какие-то корректировки поступят, вам скажут: «Андрей Викторович, давайте это говорить не надо, а надо теперь по-другому говорить», — вы продолжите ходить на телевидение или вы откажетесь?

— Вы понимаете, в чем дело? Я пока не представляю, кто меня должен корректировать, если по правде.

А. К.: Как минимум спикер Госдумы, например.

— Если спикер Госдумы мне что-то посоветует или скажет, но я вас уверяю, что Вячеслав Викторович Володин — крайне мудрый политик. Я больше чем уверен, что все эти моменты, о чем мы говорили, все довольно-таки серьезно отслеживаются, анализируются. И, наверное, если бы я где-то вредил нашей стране, меня где-то притормозили бы.

Но я вас уверяю, что я не был никогда коммерсантом, я никогда не занимался чем-то другим — я всю жизнь служил Родине. Почти 35 лет на воинской службе и всё остальное время — на государственной. Я государственный человек, политик федерального масштаба, по большому счету, как депутат Государственной думы. Я сегодня высказываю то, где нам надо наши недочеты исправлять и как идти вперед. Я вижу, что это действует. Может быть, это не от моих речей, может быть, кто-то другой видит, подсказывает, может быть, еще от чего-то. Но то, что ситуация меняется, это же факт? Факт.

И то, что по-другому к этому вопросу подходят, тоже факт. Есть открытые вопросы, есть закрытые, но тем не менее никаких секретов мы точно не выдаем и уж точно не работаем против нашей Родины. Меня в этом тяжело упрекнуть, практически невозможно: я ей всю свою жизнь посвятил, и дети у меня этому делу посвятили жизнь свою. И родители мои, и деды мои служили Родине. И для меня это краеугольный камень. Для меня краеугольный камень, что мы должны победить. И мы победим по-любому, у нас другого варианта нет. Всё равно, как бы зубы ни стискивали, мы всё равно пройдем, через волю, терпение, через силу, через наши победы. Всему свое время. Мы всё равно придем.

А. К.: Приходилось давать какие-то неверные оценки или прогнозы с начала специальной военной операции?

— Может быть, и приходилось, потому что мы не совсем понимали тогда действия противника. Ведь поначалу всё-таки считали, что мы решили с Украиной покончить, потом уже пришло понимание. Я и так-то знал, что у них приказывает американский советник, но я не предполагал, что они до такой степени зависимы. Они, по сути, ни одного слова самостоятельно сказать не могут. Это правда.

Сегодня, к примеру, когда говорят: «Надо с Украиной вести переговоры», слушайте, если переговоры вести, то только со Штатами. Причем в нынешнем составе это не совсем реально. Потому что Украина — вообще ни о чем, и разговаривать там, по сути, не с кем. К сожалению, в Западной Европе политиков уровня хотя бы Ангелы Меркель тоже не осталось, поэтому там тоже не с кем разговаривать.

И сегодня я вообще Европе не завидую, их сейчас уверенно тащит в страны Третьего мира, причем они туда как баран на заклание идут или как кролик на удава. Но это их дело, мне без разницы, что там в Западной Европе. Меня больше волнует наша страна, чтобы здесь было благополучие.

А. К.: Андрей Викторович, вы с самого начала мобилизации поддерживали военкомов, которые ее проводят, и акцентировали внимание на том, что региональные власти часто недоработки сталкивают на военкомов именно, и вы поддерживали военкома Забайкальского края и были, безусловно, с ним в контакте. Мы видели, что вы сразу после приезда в регион встретились с военкомом. Как вы оцениваете первый этап мобилизации, ход ее и возможные ошибки?

— Недочеты есть, и от них никуда не денешься. Первое и самое главное (это не только у нас, практически во всех регионах) — правительства регионов не совсем оказались готовы к этой мобилизации, откровенно говоря. У нас же есть в крае своя мобилизационная составляющая, и учения проводятся в том числе с привлечением военкоматов, но, когда всё это перекладывается на пятых лиц, мы отсюда получаем результат.

Вторая тема, которая крайне серьезная в нынешнее время цифровизации, это отсутствие цифрового учета всех приписников. И поэтому, когда все на военкомов катят бочку, типа, он повестку прислал отцу троих детей, — да он его на учет поставил 15 лет назад! Он тогда еще вообще неженатый был. Откуда военком знает, что он троих детей нарожал, женился? А, может, он три раза уже развелся, от трех жен по три ребенка. Он же не в теме, правда?

А. К.: Вы говорите о том, что военкомы действуют в рамках утвержденного порядка?

— Конечно. У всех военнообязанных в военном билете на последней странице написано о том, что в случае объявления мобилизации (там не написано, частичной или какой — любой) ты обязан в течение двух недель прибыть в военкомат и уточнить свои данные. Конечно, это сумасшедший дом, когда куча народу придет в военкомат и начнет уточнять свои данные, они там с ума сойдут.

Причем мы же понимаем, что в военкоматах с года 10-го, не помню точно, когда все воинские должности сократили, остались одни военные пенсионеры. И штат сократили, самое главное, людей-то не хватает, ну и получки — по минималке платят, что уж там говорить по этому вопросу. Это крайне тяжело сделать. Но этот момент можно исправить, для этого есть призывная комиссия. Понятно, председатель комиссии — губернатор, там есть перечень должностных лиц, кто за что отвечает.

К примеру, в крае понятно, что 103-й завод и вертолетно-ремонтный себя забронировали, там вопросов нет — они работают по госу [гособоронзаказу], здесь деваться некуда. Но у нас есть предприятия, которые нам нужны, они говорят: у нас того взяли, этого взяли. Вот тут нужна именно призывная комиссия, которая скажет военкому: «Юрий Николаевич, ты вот здесь не больше 3% возьми, здесь можно брать 10». Мне сейчас звонят: «У нас забрали 30% водителей мусоровозов». Ну, е-мое, что, нельзя было разрулить, что ли?

А. К.: На уровне региона?

— Ну, конечно. Это именно региональный уровень. Потому что Федерация через Минпромторг бронирует свои предприятия оборонного комплекса, которые сегодня выполняют и работают на гособоронзаказ. Там понятно всё. Остальное-то в регионе, здесь всё происходит.

Теперь следующий момент. Говорят: «Давайте призовем силовиков, прокуроров призовем». Давайте на вещи посмотрим реально: они все с юридическим образованием, скорее всего, в армии никто не служил. А мы их кем призовем? Он сегодня полковник юстиции. Кем его — рядовым с автоматом? По-другому никак, это же не воинское звание. Специальные звания воинскими не считаются. То есть, если полковник милиции увольнялся капитаном, то и в армию придет капитаном. Смысл какой? Он даже автомат толком в руках не держал. То есть, если их и призывать, их надо отправлять, готовить, учить и так далее, это не быстрый процесс.

Сегодня призывают тех, кто именно военнообязанный, кто прошел воинскую службу, в Росгвардии или в Вооруженных силах, без разницы где. Военкому, конечно, тяжело. Да, есть проблемы. Есть проблема в запойных, и сами мужики говорят: «Мы с ними служить не будем». Единицы, не массово, сразу говорю. Я состыковал начальника учебного центра с военкомом, сказал решить проблему, они ее уже решили. Тех отобрали, потому что точно с алкоголиком ты ничего не навоюешь, давайте правду говорить, это несерьезно всё.

Я был, например, в Дровяной, с людьми разговаривал, к каждому подходил просто: «Мужики, как дела?» Нормальные люди. Да, офицеров не хватает — они все на фронте сегодня. Но они там денно и нощно стараются преподать те науки, которые есть. Специальная подготовка — главная, орудия, всё, они с ними возятся как положено. Занятия — всё организовано, проблем нет.

В Борзю приехал. Да, полигоны накрыты, столовка работает. Офицеры, кстати, призваны, которые со мной служили еще в 272-м полку в Борзе, в 131-й дивизии. Я их знаю, они меня знают. Они же не служили лет десять, но призвали — всё. Они формируют батальон. С разведчиками поговорил, мужики взрослые стоят, из близлежащих районов — Агинское, Забайкальский, Алек-Заводской, Краснокаменск. Нормальные, вменяемые люди, просто смотреть приятно. Офицеры нормальные, спокойно всё, без шума, без гама. Да, подготовка; да, где-то, может быть, криво, где-то навыки утратили, в том числе офицеры — они сколько времени не служили, но это всем надо восстанавливать, от этого никуда не денешься.

Честно говоря, если сравнивать с другими регионами, особенно с европейскими, у нас неплохо. Первый блин комом, я не хочу агитировать, что будет второй и третий, но готовым надо быть ко всему. Сегодня той группировки в 300 [тысяч мобилизованных хватит], это даже с запасом для того, чтобы нормально выполнять задачу. Но если, не дай бог, какие-то натовские войска полезут уже сами на территорию Украины, нам придется, думаю, по-другому к этому делу подходить, но это будет позже.

К. Д.: А как успешно решаются проблемы уже внутри этой армейской системы? Про ошибки властей в мобилизации мы поговорили, вот попадают ребята внутрь, говорят, что у них, например, есть какие-то особенности здоровья или еще что-то за эти десять-пятнадцать лет появились, и они не могут служить. И вот в этом моменте получается какой-то затык: власти уже туда вмешаться не могут, а военкомы решать проблему как будто бы не хотят.

— Это не военкомовская тема.

К. Д.: А какая? Можно по конкретному случаю? Я вам недавно писала о том, что людей просто взяли и увезли в Хабаровск, предварительно договорившись на медкомиссию с участием Общероссийского народного фронта, этот вопрос был решен, в итоге людей увезли. Кто сейчас должен решать вопрос об их дальнейшей судьбе?

— Командир части. Военком поставляет людей до части. Как только военнослужащий зачислен в списки части, за него отвечает командир части.

К. Д.: А насколько реально сейчас, когда они уже находятся в части, всё-таки организовать им комиссию? Или вряд ли такое возможно?

— Почему? Возможно. Во-первых, например, в Чите или Хабаровске существуют военные госпитали. Все специалисты профильные есть. Если кого-то не хватает, Минздрав всегда специалистов поставит. В принципе, призывные комиссии всегда существовали. Что мешает ее, к примеру, в Хабаровске организовать?

К. Д.: Вы поддерживали своего коллегу Картаполова, когда он говорил, что не нужно врать о ходе специальной военной операции.

— Я об это язык сломал говорить.

К. Д.: Сейчас видите какие-то изменения? Стали больше говорить, честнее или нет?

— Да. Вы знаете, у нас вся система кривая, не только в армии. Сейчас просто на пике. У нас же все любят соврать про свои достижения, но все постараются молчать про свои упущения, ошибки. Что такое вранье? Вранье — когда старшему начальнику докладывают не то, что есть на самом деле. А это ни больше, ни меньше, чем исходные данные для принятия им решения. Когда ему говорят: слушай, у нас всё хорошо, он говорит: ну, хорошо, дальше работайте, что я буду лезть. А когда понимаешь, что нехорошо, он принимает решение по обеспечению, по исправлению ситуации, еще по чему-то. Это, к сожалению, имеет место быть.

Одномоментно исправить невозможно, потому что иногда до такой степени наши начальники — подчеркиваю, не только в армии, вообще — привыкли преподносить белое за черное, а черное за белое, что отучить некоторых практически невозможно. И здесь, как в той поговорке, коней на переправе не меняют, а ослов, видимо, надо. Откровенно. Поэтому этих ослов надо менять и не ломать голову. Если мы скажем, что у нас нет кадров, мы в этом глубоко заблуждаемся — есть у нас люди.

К. Д.: Распространяется ли правило, которое теперь появилось, о том, что врать не надо, на свидетельство того, что, например, было в Донбассе? Почему нельзя прийти прямо сейчас и предоставить людям сомневающимся или людям, которые вообще в это не верят, доказательства этих зверств, о которых вы говорите? Если это невозможно сделать сейчас, то по какой причине?

— Я не знаю, по какой причине можно или нельзя сделать. Сегодня там работает Следственный комитет. И вот когда он отработает, выводы должны делать профессионалы, а не любители. Мы знаем эти факты, они есть, они реальны, но подождите, есть та структура, которая за это отвечает, и причем они там добросовестно выполняют свои обязанности. Не надо их подгонять. Они всё равно свой вердикт вынесут, и после этого мы будем обсуждать.

А. К.: Андрей Викторович, мы обсуждали тему отсылок к Советскому Союзу. И вы постоянно об этом говорите, и коллеги ваши об этом говорят. Но есть такое мнение, я его тоже придерживаюсь, что Советский Союз Советским Союзом, это же другая совсем была страна, наверное, да?

— Это была Россия, которая называлась Советским Союзом.

А. К.: Безусловно. И, наверное, мера ответственности за определенные ошибки и нарушения в обществе в том числе была другая совсем. И вы тоже об этом говорите, когда говорите о реанимации СМЕРШа, условно говоря. Вам не кажется, что те изменения, которые мы все очень сильно ждем в армии, они и в обществе напрашиваются вообще-то, и общество, наверное, должно сильно меняться.

— Вы знаете, оно меняется уже. Может, вы не замечаете, мы по Вооруженным силам приняли закон об ответственности. Это был первый шаг уже к ужесточению ответственности за все те вещи, которые, к сожалению, происходят. Я в своих выступлениях и до этого говорил, что каждый баран носит свой курдюк и башкой за него отвечает. И здесь нет вариантов никаких совершенно по той простой причине, что всё равно это придет.

Конечно, сегодня (я про это тоже открыто говорил) не должен человек, у которого что-то очень сильно не так, просто уйти в отставку и спокойно существовать. Каждый должен четко ответить за свои деяния. И я знаю, что сейчас этот вопрос прорабатывается. Здесь единственное, не надо спешить, чтобы не наломать дров. Конечно, можно проводить аналогию с Советским Союзом или с той Россией, которая была Советским Союзом, но сегодня немного другое время, и надо не забывать тем не менее, что смертная казнь у нас запрещена.

А. К.: Может быть, пора вернуться к идеологии, которая была в Советском Союзе и запрещена в современной России?

— Язык сломали про это говорить. Вы знаете, президент четко обозначил в последнем послании всю идеологию патриотизма. Просто ее надо оформить, наверное, и сделать государственной идеологией, записав ее в Конституцию. Вообще, я предполагаю, что эта наша война, которая сегодня идет, всё-таки выльется в серьезную переработку основного закона страны.

Она уже идет, вы не замечаете? Я замечаю. Во-первых, сумасшедшее строительство заводов, в том числе оборонных. Это будущий локомотив. Увеличение оборонной промышленности, занятости науки, привлечение всех средств. То, что мы сейчас говорим, выступаем, мы понимаем, что еще вчера мы где-то упустили вопросы с этим мелким квадрокоптером, сделав ставку на большие беспилотные летательные аппараты. Я вас уверяю, где-то не за горами тот час, когда заводы, которые уже практически подключат, будут сданы, они будут выпускать то количество продукции, которое нам необходимо. И нам не придется всей толпой скидывать деньги и покупать маленькие и всё остальное у китайцев. Хотя и у них эти аппараты приносят нам очень большую пользу, и в этом надо сознаться.

То есть всё резко не бывает и всё быстро не бывает, но того темпа, которым идет промышленность, я, честно, не ожидал. Я думал, что армия будет лучше справляться, чем наш оборонно-промышленный комплекс.

А. К.: Такое ощущение, что напрашивается как будто бы локальная такая, а, может, глобальная корректировка социально-политического формата страны. Мы же капиталистическая экономика и страна. Может быть, пора куда-то налево повернуть?

— Вы знаете, я не думаю, что сегодня надо метаться куда-то влево или вправо — сегодня надо победить. А когда мы победим, дальше уже разбираться, как это будет выглядеть. Потому что сегодня уже не часть Вооруженных сил где-то проводит спецоперацию, сегодня вся страна после частичной мобилизации воюет. Давайте победим, а дальше разберемся, куда бежать дальше.

По мне вообще здесь дело не в идеологии, а в бюджетном правиле нашем великом, по которому наша денежная масса зависит от доллара. Вот когда мы от этого четко откажемся (пока этих условий нет, и мы их всех не знаем, да, может быть, и не должны знать), когда у нас денежная масса будет эквивалентна производимому продукту и мы сможем ее наращивать именно для производства дальнейшей продукции, вот тогда мы четко попрем вперед семимильными шагами. Я чувствую, что это не за горами. Есть предпосылки к этому, начиная с той, что в отношении главы Центробанка американцы санкции ввели. Это уже хороший звонок к тому, что мы к этому движемся уверенно.

К.Д.: Вы говорите, что сейчас уже все участвуют в этой войне. У меня вопрос по численности. У нас более миллиона военных в России, 300 тысяч мобилизованных. А военные же не все сейчас завязаны на спецоперации?

— Они не могут быть все завязаны.

К. Д.: Именно поэтому потребовались эти 300 тысяч человек?

— У нас в сухопутных войсках 280 тысяч, из них 30% контрактников. То есть мы имеем стотысячное войско, и сейчас 300 тысяч подойдет. Сможем мы воевать? 90 тысяч наших и плюс почти 40 тысяч — Луганска и Донецка, там есть Народная милиция. Но сейчас-то главное не торопиться.

Первое, самое главное — техника. Сейчас техника приходит, там не всё здорово, сейчас надо ее до ума довести. Надо людей на ней обучить. Надо, чтобы мы успели забрать, купить, сами произвести ту экипировку, которая необходима. Это крайне важно для нас.

Жизнь наших людей в приоритете. Мы не можем, как наши противники, просто загонять на мясо. Это категорически. Я просто знаю указания, которые на фронте, — категорически беречь людей. И здесь мы эту тему не обойдем никак совершенно. Я думаю, что при таких установках мы успеем. Ну, давайте дождемся примерно Нового года. И когда я приеду перед Новым годом сюда, мы эту тему вспомним и по этому вопросу поговорим.

К. Д.: А Новый год надо отменять?

— Вы знаете, я скажу буквально следующее. Для кого отменять? Если корпоративы и банкеты, то да. А новогоднюю елку, катки для детей, горки — я считаю, что нет. Дети же есть, были и будут, им нужен этот Новый год. Себя вспомни в детстве, о чем ты мечтала? О елке, правильно? Залезть за подарком, сходить к Деду Морозу, он тебе еще конфет вручит. Почему мы это должны отменять? Я думаю, этого ни в коем случае делать нельзя. А вот массовые гулянки, всё остальное, я думаю, с этим можно повременить.

К. Д.: Вы довольно часто в своем телеграм-канале и вообще в целом говорите о том, что вряд ли всё это очень быстро закончится. Вы сейчас можете дать какой-то прогноз, исходя из того, что происходит именно сейчас, сколько еще мы будем участвовать в этом военном конфликте?

— Понимаете, дело не в конфликте на Украине. Вы поймите правильно, нам какую-то часть войск надо еще держать здесь, на Дальнем Востоке. Нам надо понимать, что у нас не сильно спокойно в Средней Азии, и те меры, которые сегодня наш президент предпринимает, в том числе поездки, я думаю, сильно стабилизируют эту ситуацию.

Вы поймите, когда говорим про Тайвань, «вот, китайцы пойдут на Тайвань», все смотрят на этот остров. Да я вас умоляю! Если Тайвань рванет, рванет Япония, Южная, Северная Корея, вся Юго-Восточная Азия, и нам достанется по полной программе. Это надо понимать, и от этого мы никуда не уйдем.

И проблема буквально следующая: чтобы выйти к новой Ялте, то есть разделу мира, по сути своей, я думаю, что это 2027–2030 год. Это мое личное мнение. Я, конечно, был бы рад, если бы ошибся и всё это закончилось бы намного раньше, но сегодня никаких предпосылок к этому совершенно нет. И когда мне кто-то говорит: «А если будет перемирие?» Да не дай бог, ёлки-палки! Это называется не более чем отложенная война, причем отложена еще более кровавая и жестокая, чем сегодня. Потому что в той части Украины, которая сегодня останется, не дай бог, без нас, сделают всё, чтобы накачать ее оружием, нациками, всей швалью, которой только можно, со всего мира, которая будет воевать против нас. И я думаю, все здравые люди это понимают.

Поэтому сегодня надо работать, сегодня все те решения, которые приняты, я считаю, они достойны. Они позволяют нам выполнить те цели и задачи, которые поставил президент. Ни больше, ни меньше того. И к этому надо стремиться и идти уверенно, и этого не надо бояться, об этом надо говорить прямо, как оно есть на самом деле. Где-то неудача — надо говорить, и мы про это тоже говорили, что не перегруппировка. Да, наши воины в тяжелых боях из-за численного превосходства противника отошли на задние рубежи. Как Левитан говорил, не надо этого бояться. Люди-то сражались, они не просто так отошли.

Давайте мы эту тему завершим на сегодня. Я думаю, что дело не только в спецоперации. У нас в крае еще забот хватает. Оказывается, полкрая не видит ни «Чита.Ру», ни «Россию», ни ЗРТК — вообще ничего не видит по той простой причине, что интернет только в сельсовете, а телеканал, оказывается, почему-то не показывает там.

К. Д.: А вы правда этого не знали?

— Я понимал, что где-то есть, может быть, как в Кактолге, которая черт-те где на удалении, но я не представлял, что это находится, к примеру, между Маргуцеком и Алек-Заводом. В Манкечуре, например. Там село-то крепкое такое. Я приехал, мне очень понравилось. Причем там показатель хороший по детям. Будет село жить или не будет жить? Стоит туда деньги вкладывать или не стоит? Если у него пять лет назад было 70 детей, и сегодня не меньше 70 — всё, оно живет. А если у него пять лет назад было 200, а сегодня 50 — всё, кранты, там уже ничего не сделаешь. Как бы это жестко ни звучало.

Но я вообще сейчас хочу сказать. Я не говорю, что меня не надо критиковать. Но если ты что-то критикуешь, всегда предложи решение. Если вы смотрите мое выступление, я говорю, что здесь плохо, надо сделать вот так, вот так и вот так. И когда мы научимся предлагать варианты решений, тогда всё у нас пойдет.