12 смелых: Человек-артист из прошлого

Евгений Нимаев – актёр читинского драматического театра с 1995 года. Бурятский артист «сломал систему», сыграв на сцене драмтеатра Евгения Онегина, хохла из «Поминальной молитвы», и говорит, что уже внутренне дорос до роли Гамлета. В октябре 2015 года он впервые представил в Чите свой моноспектакль о войне «Сороковые роковые», к которому «готовился всю жизнь».

«12 смелых» - живущие и работающие в Забайкалье храбрецы, не побоявшиеся пустить в свою жизнь на целый день журналистов и фотографов, чтобы честно и искренне показать, каковы они есть в труде и отдыхе, какие мысли их посещают, какие одолевают сомнения, что за рингтоны звучат на их мобильных телефонах и кто им звонит. Журналисты таскались за ними в леса, убирали с улиц мусор, разрабатывали законы, осматривали пациентов, ездили на дальние чабанские стоянки, молились, чтобы читатели «Чита.Ру» смогли сделать то же самое рядом со смелыми.

Евгений встречает нас на вахте, где его тоже уже ждут студенты – в 9.00 занятие по сцендвижению. Он ведёт к себе в гримёрную. Чтобы попасть в неё, нужно спуститься вниз и через узкий лабиринт подвала пройти туда, где раньше была баня. Говорит, что не сразу решил здесь обосноваться – заглянул в первый раз несколько лет назад и закрыл дверь. Но потом оборудовал маленький тренажёрный зал, обустроил комнату и теперь совсем не появляется в своей настоящей гримёрной, выделенной театром.

Стены «тренажёрки» увешаны яркими картинками с бодибилдерами из журналов двадцатилетней давности. Раньше с плакатов они наблюдали, как он качал мускулы и периодически щёлкал старыми счётами, чтобы отметить подходы. Теперь он занимается в зале редко – болит рука после неудачного трюка.

Сама гримёрная находится на месте парилки, стены сохранили деревянную обшивку. Здесь у него есть «буддийский уголок». Если позволяет время, то молится по утрам, сидя под развешанными разноцветными флажками с написанными на санскрите словами одной из самых известных мантр Авалокитешвары – мантры изобилия и процветания. Молится за благополучие театра и края.

Занятие по сцендвижению проходит на главной сцене театра. Евгений учит будущих актёров клоунаде, основам сценического боя, показывает, как нужно жонглировать, выполнять акробатические элементы и правильно падать. Преподаёт уже шесть лет, до этого работал монтировщиком сцены: «Лет пять работал. Утром выставляешь сцену, потом играешь, потом разбираешь, целый день здесь проводил».

Нимаев отпускает шутки и успевает ругаться – не все постоянно посещают пары. «Ходят через пень-колоду, и у меня желание пропадает иной раз», – говорит с досадой актёр.

После урока сценического движения у нас есть сорок минут, чтобы поговорить, и мы возвращаемся в гримёрку. Сначала он позирует в тренажёрном зале «по-голливудски». После спортивной фотосессии наступает время «нимаевской» философии с примесью буддизма и творчества Высоцкого.

В разговоре Евгений часто замолкает на несколько секунд и с многозначительным видом погружается в себя. Это театральные, драматические паузы, не иначе. В глаза почти не смотрит, всё куда-то в сторону или прямо перед собой, как будто перед ним зрительный зал. Говорит чаще о Высоцком и войне. Может, потому что сам в юности мечтал стать военным. В гримёрной он развесил плакаты и портреты своих «вдохновителей»: «Вот Булат Окуджава, выше – Василий Шукшин, Марина Цветаева, ниже – драматург, сибиряк Александр Вампилов. И вот недавно ушедший от нас Валентин Распутин – светило наше, совесть сибирская». Поэты, прозаики и актёры в его комнате соседствуют с фотографиями героев России – Евгения Эпова и Алдара Цыденжапова.

Пока мы сидим в парилке, Нимаев решает показать, как готовится к молитве: делает подношения белой пищи богам, готовит ступу, куда насыпает особым образом смесь трав, собранных по рецепту лам, зажигает и начинает читать мантры. Потом берёт барабанчик, внутри которого рулоном свёрнута бумажная лента с текстами молитв на санскрите и тибетском языке, если его покрутить – то как будто все их прочитал. Много раз покрутишь звенящий барабанчик, того и гляди, приблизишься к просветлению. Вот такая буддийская технология.

«В дацане бываю нечасто, график занятой. Буддизм помогает не в актёрском деле скорее, а в житейском. Парень я сам по себе взрывной, агрессивный бываю. Кровь горячая. Учусь всепрощению, но редко выходит. Стремиться надо жить в гармонии со всеми», – рассуждает актёр.

В перерыве между занятиями выясняется, что Нимаев консерватор и в жизни, и на сцене. Консерватор до такой степени, что даже книг современных не читает, музыку не слушает, с компьютером не дружит. Говорит, что Высоцкого, Цоя, Шукшина ему хватает для жизни и для творчества. Часто перечитывает классику и каждый раз находит в произведениях что-то новое.

Как же тогда жить в современности, если ты всё время в прошлом? В «нимаевском» мире время перемешалось, он то где-то в сороковых, то в шестидесятых, то в восьмидесятых годах прошлого века. Но не здесь и сейчас. «Высоцкий, Цой, Шукшин» – вот его настоящая мантра. Мантра войны, подвигов, тяжёлой судьбы и светлой тоски по прошедшему. Спрашиваю, подражает ли он Высоцкому, невольно, быть может. «Ну я же артист, я не подражаю, а просто в силу эмоций вхожу. Иной раз даже думаю, как он, я так полагаю. Исполняя песни Цоя, становишься Цоем, Высоцкого – Высоцким. Все говорят, что похоже. Они просто близки мне, они по значимости одинаковые. Я чувствую их энергетику. И вообще, это же не я один. Они же пророки, глас народа, собирали толпы», – отвечает Нимаев.

Говорит, что всегда был за цензуру, мол, в рамках неё столько гениев было - в таком вот промежутке варились. Цензура аккумулирует человека, по его словам, когда давят – это вызывает протест. А протест – это движение: «А сейчас чего? Свобода слова. Скучно».

«Сороковые роковые» станут для него промежуточным итогом и покажут, насколько он готов к самостоятельной работе: «Моноспектакль – громко сказано, он живёт по своим законам – исходная, предлагаемое, конфликт, завязка, развязка… А тут такого нет, это актёрская самостоятельная работа. По большому счёту, я всю жизнь готовился к этому. Хотел давно, но думал, что люди скажут? Выскочка? Но нет желания показать себя, хочется высказаться».

Актёр жалуется, что зритель в театр идёт плохо. На моноспектакль билеты распространяют и они с женой. «Сам играю, сам пою, сам билеты продаю», – шутит Евгений. Но при этом добавляет, что при таких низких ценах на спектакли людям всё равно лень идти и смотреть, думать: «Я знаю, какими правдами и неправдами наполняют зал. Администраторы бегают, уговаривают, умоляют, продают билеты за полцены. Чувствую себя дешёвкой. Два раза ездил в деревню с моноспектаклем – там пять человек, тут десять. Родители приводят детей своих, а сами не остаются. Я говорю, мол, останьтесь, пожалуйста. Мне нужен новый взгляд! Но они машут руками, убегают. Даже за бесплатно сидеть не хотят. Обидно до слёз».

Мы стоим с молодым поколением на разных ступенях и вынуждены классику подстраивать под них, а не тянуть их до Пушкина и Достоевского. Чтобы они, бедные, не устали.

Следующее занятие по сценической речи на малой сцене по своей динамичности не уступает предыдущему. Сначала все разминают щёки, уши и всё, что выше шеи, читают скороговорки, путаясь и хохоча. А потом настаёт время чуда. Ребята с наставником уже давно разбили по ролям поэму Михаила Вишнякова «Золото короны», но пришли и выучили текст не все.

Лучше, когда дети хотят стать археологами, врачами, а не звёздами. Я студентам сразу говорю: «Тут вы денег не найдёте». Актёрская работа страшная, там сначала столько дерьма надо съесть, а им сразу звёзды подавай.

Нимаев просит студентов понимать слово и переживать его. Студенты стараются, кричат, шепчут, топают, подражают звукам ветра или гудка поезда. Но уже изрядно замученные лирикой, они не могут распознать время, место и людей, которых играют. Нимаеву не нравится, он показывает одному актёру, как можно сыграть белогвардейского офицера – с надрывом, «с хрипотцой, как Высоцкий». Евгений не навязывает и не просит за ним повторять: «Ты актёр, ты в себе должен найти это». Занятие длится около двух часов. Два часа неимоверного восторга и счастья.

После занятия по плану обед в столовой. А потом – пойти посмотреть на жену, которая работает в театре главным администратором. Евгений ласково называет её ангелом: «Ольга – это как раз женщина в высоком смысле слова, редкой доброты. В наше-то время, как говорится». Рассказывает, что у себя в кабинете она выкармливает двух новорождённых бездомных щенков, которых потом пристроит в хорошие руки. Администрация и работники театра к этому уже привыкли. Евгений только учится: «Я животных люблю в природе, но не дома».

Мы зашли за Ольгой, чтобы поехать в Суворовское училище. Сегодня Евгений покажет там свой моноспектакль. Пока Оля собирается, мы выходим на улицу, Евгений со звукорежиссёром грузит в машину усилитель, гитару, костюм. Тут к театру подъезжает автобус с балетной труппой из Санкт-Петербурга, и выясняется, что балет и оперу актёр любит и не понимает. А ещё не любит мюзиклы, которые идут «на потребу». Искусство должно вызывать желание думать. В своём моноспектакле он не использует ничего, кроме слова.

По дороге в училище узнаём историю их семьи. Ольга только пришла работать в театр, а Женя взял и сломал ногу. Когда он вышел на работу, сезон закончился, и на 9 мая они с Олей встретились в ресторане – Евгений там выступал. «Мы пообщались и всё... Женя очень интересно дарил мне подарки. Приходил, говорил: «На». И уходил», – рассказывает жена Нимаева.

Поженились они случайно. Свадьбу хотели сыграть летом, но в такую пору ждать им пришлось бы долго. И тогда Оля договорилась со своими знакомыми, чтобы их с Евгением пораньше расписали – как положено, через месяц, но без очереди. В понедельник жених с невестой отпросились с работы и пришли подавать заявление, и через пять минут им вынесли паспорт со штампом. «Ни колец, ничего. Пришли в ЗАГС в джинсах и футболках», – смеётся Оля.

«Работать в одном театре нам комфортно. Видимся чаще и контролировать легче», – шутят супруги.

«Сцена очень давно просит капитального ремонта. Театр был запущен в 1970 году, и, по большому счёту, она ни разу не ремонтировалась, а только подремонтировалась», – говорит актёр, пока мы на улице ждём Ольгу.

«У нас единственный театр на всё Забайкалье, так почему бы его не поддержать, не сделать флагманом культуры? Финансирование идёт по остаточному принципу. Придут высокие лица раз в пятилетку на открытие сезона, скажут со сцены, как любят всех, и уходят. Забывают. Культура должна определять температуру в регионе. Забайкалье – это стоячее болото, и без помощи трудно, но главное выйти на сцену и доказать, что можем», – рассуждает Нимаев.

Перед спектаклем Евгений настраивается, репетирует отрывки из песен. Ольга готовит ему реквизит, выкладывает на стол скатерть, бутылку водки, жестяную кружку и консервную банку. Ждём суворовцев.

Евгений в костюме военного ходит по сцене, проверяет реквизит, гитару.

- Волнуетесь?

- Есть немного, - усмехается актёр.

Спектакль начинается с монолога героя повести Шолохова «Судьба человека» Соколова. Потом наступает время стихов и песен. Актёр спрашивает зал, у кого деды воевали или были в тылу, суворовцы поднимают руки – почти у всех.

После окончания спектакля ребята спешат сфотографироваться с Нимаевым. Он в военной форме отлично вписывается в стройный их ряд. Вот, кажется, и сошлись все временные отрезки в одной точке – здесь и сейчас Евгений Нимаев сказал своё слово. И был услышан.