«Тайны истории»: Загадки императорской булавки

175 лет назад в городе Херсоне 25 февраля (13-го по старому стилю) 1845 года в богатой купеческой семье родился Алексей Кириллович Кузнецов, человек, с именем которого связано развитие в Забайкалье музейного дела.

Будучи студентом Петровско-Разумовской сельскохозяйственной и лесной академии он был втянут в революционное движение создателем едва ли не первой в России террористической организации «Народная расправа» Сергеем Нечаевым. За убийство их товарища, студента той же академии Ивана Иванова, организованного Нечаевым, который лично его и застрелил, членов организации арестовали, судили и сослали в Забайкалье. Пять лет Кузнецов провёл на Каре, а затем стал жить в Нерчинске. Здесь организовал одну из первых фотомастерских в Забайкалье, а затем и музей.

В 1889 году Алексей Кириллович с семьёй переехал в Читу, где также начал с создания фотомастерской. Но в 1891 году ему пришлось вернуться в Нерчинск и готовить музей к встрече высокого гостя.

В тот год завершалось почти кругосветное путешествие цесаревича, Николая Александровича Романова, начатое осенью 1890 года. Девятнадцатого мая 1891 года во Владивостоке наследник престола торжественно открыл начало строительства Транссибирской железнодорожной магистрали (Великого Сибирского пути). А 21 мая со своей свитой, в которую вошёл и Приамурский генерал-губернатор Андрей Корф (Забайкальская область находилась тогда в составе этого генерал-губернаторства), он выехал из Владивостока в путешествие по своей империи.

Десятого июня в посёлке Покровском, что в Амурской области (на границе с областью Забайкальской), делегация Забайкалья во главе с военным губернатором Михаилом Хорошхиным представилась наследнику престола. В тот же день на пароходах «Вестник» и «Ермак» гости и хозяева региона отправились в Забайкалье. Станица Карагановская, посёлок Горбиченский, знаменитая Кара, посёлок Уктычинский и Сретенск были пройдены за несколько дней, 14 июня подошли к Нерчинску, в который въехали по суше (высадились в четырёх верстах от города) через триумфальную арку, установленную горожанами.

Эспер Ухтомский подробнейшим образом описал это путешествие, в том числе и посещение старой столицы Забайкалья. Нет смысла пересказывать весь его рассказ, стоит остановиться лишь на том, что имеет отношение к посещению музея и Алексею Кузнецову.

После того как Николаю Александровичу в помещении городской Думы были представлены руководители города и местная элита, Цесаревич спустился на первый этаж, где и располагался музей.

«Его Императорское Высочество внимательно осматривал Нерчинский музей, — констатировал князь, — где пробыл около часа; объяснения давал один из членов правления, г. Кузнецов, который и удостоился благодарностей, причём Наследник Цесаревич милостиво подал ему руку».

Тут в книге даётся небольшое пояснение: «Музей обязан своему консерватору г. Кузнецову настоящим своим состоянием. На другой день он получил через Князя Барятинского пожалованный ему Его Высочеством подарок (золотую булавку с бриллиантами).

Его Высочество начертал на память Музею свой автограф. После этого Городской Голова, как председатель комитета, поднёс Его Высочеству этнографический альбом с фотографическими видами и типами бурят, тунгусов и орочён, вазу, выточенную из пяти сортов местных деревьев, наполненную мелкими орудиями каменного века с их обломками и, как редкость, небольшой самородок серебра; консерватор музея А.К. Кузнецов поднёс альбом с фотографическими видами Забайкалья.

Автограф Его Высочества ныне выставлен под стекло в изящной резной раме из деревьев местных пород; в желобке той же рамы, на двух золотых самородках положено гусиное перо, которым Его Высочество соизволил начертать автограф. В тот же день Его Императорское Высочество на поддержание музея пожертвовал 500 рублей».

Сам же цесаревич в своём дневнике написал, что «посетил скромный, но прекрасно устроенный музей».

На следующий день утром нерчане проводили гостя, продолжившего своё путешествие. «По прибытии на перевоз Его Высочество, проходя между рядами гласных (членов городской Думы – авт.) и дам к лодке, — писал Ухтомский, — приостанавливался, прощаясь, и выслушал благодарность от Городского головы за посещение Нерчинска и пожертвование на бедных, а от А. К. Кузнецова за пожертвование в пользу музея».

Это посещение музея наследником престола сыграло роль, как сегодня сказали бы, мощной PR-акции. Интерес к музею, да и вообще музейному делу в Нерчинске, Чите, да и во всём крае с этого момента стал неустанно расти.

«Посещение музея Николаем, можно сказать, упрочило положение музея в глазах общества», — отмечал и первый биограф Кузнецова Николай Жуков в очерке, написанном сразу после смерти Алексея Кирилловича в 1928 году.

Из архивных материалов стало ясно, что все награды и подарки, которые цесаревич вручал в то время, прибыли в регион задолго до его приезда. Всё было организовано лично императором Александром III. Кроме того, списки большинства награждаемых были определены также заранее Приамурским генерал-губернатором Андреем Корфом и военным губернатором Михаилом Хорошхиным. Так что они чётко знали, кому цесаревич должен вручить императорские награды.

У визита цесаревича была ещё одна сторона, к которой, может быть, именно Алексей Кузнецов имел особое отношение. Дело в том, что в 1891 году в Забайкалье на поселении проживало несколько десятков бывших активных членов различных террористических революционных организаций. Власти не могли исключать опасности организации кем-то из них покушения на наследника престола. После покушения на Николая Александровича в Японии об этой опасности представители местных властей задумались ещё больше.

Понятно, что у цесаревича была личная охрана, сопровождавшая его на протяжении всего путешествия. Отдельная охрана выделялась генерал-губернатором для сопровождения по всему краю, военными губернаторами областей — в пределах своих территорий, каждый отдел казачьих войск выделял своих людей. Охраняли высокого гостя и сами жители посещаемых им сёл, станиц и городов. Но, как показал случай в Японии, нельзя было исключать, что найдутся фанатики, готовые ради громкой акции пойти на самоубийственное покушение.

«Организовать поездку престолонаследника по Сибири так, чтобы всё шло благополучно, удобно и, главное, спокойно, было вообще трудно, тем паче для нас, — писал Альфред Кейзерлинг в книге «Воспоминания о русской службе», впервые опубликованной в 1937 году, — ведь полтора года назад барон Корф удалил из своего генерал-губернаторства всю жандармерию и политическую полицию, которые обеспечивали безопасность царской семьи на остальной территории России.

К тому же именно в нашей области, в тюрьмах Забайкалья, содержались самые опасные преступники, а кроме них были ещё и ссыльные поселенцы. Число этих последних тогда уже перевалило за сотню». Надо было как-то нейтрализовать самых «отмороженных» из них.

По словам мемуариста, решить эту непростую задачу генерал-губернатор поручил именно ему. Он встретился с двумя авторитетными среди революционеров людьми, которым предложил полную свободу передвижения по всему генерал-губернаторству. Они должны были проехать по забайкальскому маршруту и составить два списка своих товарищей. Тех, кто не пойдёт на убийство молодого наследника престола, и тех, за кого они не могли поручиться.

Когда цесаревич уже продвигался по Дальнему Востоку, Кейзерлинг встретился с этими деятелями. «Ещё через несколько дней политические явились сами и вручили мне два списка; в одном числился десяток политических арестантов, за которых они не хотели ручаться, во втором — несколько десятков неблагонадёжных, по их мнению, лиц из числа неполитических», — писал он.

«Только если эти люди на время пребывания Цесаревича в Забайкалье будут изолированы, они готовы гарантировать его безопасность. Я спросил, как они представляют себе эту «изоляцию» и не ведут ли названные лица подготовку к покушению на престолонаследника. Последний вопрос они оставили без ответа, сказали только, что если генерал-губернатор примет надлежащие меры по изоляции названных лиц, никаких происшествий не случится. Однако они сами и остальные политические должны на это время иметь разрешение свободно передвигаться по Забайкалью и Амурской области.

Тогда я, в свою очередь, поставил дополнительное условие: политические не воспользуются данною льготой, чтобы покинуть пределы генерал-губернаторства, и по истечении назначенного срока обязаны вернуться на указанное им место жительства. Сначала они не хотели соглашаться с этим условием, но обнадёжили, что, переговорив с товарищами, скорее всего, примут и его, однако, с другой стороны, настоятельно просят, чтобы всё это не возымело дурных последствий для поименованных в списке политических, за которых они поручиться не могут.

В итоге была взаимно обещана и реализована полная секретность, ибо помимо прямых участников — престолонаследника, Барятинского, Корфа, политических, меня и, вероятно, императорской четы — никто об этом даже не заподозрил».

Граф Кейзерлинг отправил генерал-губернатору подробную телеграмму, в которой задал вопрос, каким образом следует изолировать названных в списках лиц. «Барон Корф распорядился собрать их всех в отдалённом месте, на реке Онон, образующей границу между Монголией и Забайкальем, и поселить там в палатках под строгим военным надзором.

Это задание было поручено полковнику генерального штаба В-но, который как раз находился в Забайкалье по делам строительства железной дороги. Концентрационный лагерь на Ононе располагался вдали от жилья, в населённой лишь кочевниками-бурятами степи на окраине пустыни Гоби. По самому Онону пароходы не ходили, только большие плоскодонки с малой осадкой.

На таком-то судне — пока цесаревич оставался в Забайкалье — интернированные лица были отправлены вниз по реке в такое место, куда люди вообще не заглядывали. Там их высадили на берег и позволили свободно передвигаться и по мере возможности развлекаться. Хорошее питание им тоже обеспечили, но трижды в день всем надлежало являться на поверку и ночь проводить под конвоем на борту.

Это время — около трёх недель — стало для них скорее длительной вылазкой на природу, нежели наказанием. По истечении этого срока их отвезли обратно и, ни слова не говоря, распустили по домам; так они и не узнали, по какой причине генерал-губернатор устроил им это дополнительное развлечение».

Была ли история, описанная Альфредом Кейзерлингом, или нет, судить сложно, так как кроме его воспоминаний, других подтверждений нет. Тем более что он вёл речь о двух деятелях вроде бы из Амурской области, но написал он свои воспоминания спустя сорок лет, мог что-то и перепутать. Фамилии им названы не были. Но и отвергать её по той же причине оснований тоже нет. В связи с этим история с подаренной Алексею Кузнецову цесаревичем золотой булавки с бриллиантами могла иметь и другой смысл, не просто благодарность за работу в музее.

Мог ли Алексей Кириллович быть одним из той пары, чтобы сыграть такую роль? Исключать того, что он мог согласиться это сделать лишь с одной целью – не допустить убийства молодого человека, вина которого заключалась лишь в том, что он родился в монархической семье — нельзя. Вместе с тем именно после этого визита Алексей Кириллович действительно получил, можно сказать, полную свободу передвижения по Забайкалью, что помогло ему в развитии музейного дела уже в Чите. Хотя, может быть, это была лишь реакция военных губернаторов Забайкальской области на ту PR-акцию, что устроил в Нерчинском музее цесаревич.

22 июня 1891 года наследник престола Николай Александрович Романов покинул пределы Забайкальской области, а 4 августа того же года он вернулся в Санкт-Петербург. В Забайкалье этот визит вспоминали чуть ли не до 1917 года. А вот потом на эту тему легло идеологическую табу. И именно поэтому в своих от 1926 года воспоминаниях Алексей Кириллович просто «не вспомнил» этот крайне важный в его биографии эпизод. Он «забудет» и некоторые другие эпизоды, но судить его за это не стоит. Тем более что незадолго до его смерти об этом визите и золотой булавке вновь вспомнили.

В 1925 году в Чите широко отметили 80-летие со дня рождения Алексея Кирилловича Кузнецова, имя которого по решению правительства ДВР носил созданный им в Чите музей.

Но уже в том же 1926 году над головами Алексея Кузнецова и его коллег начались сгущаться тучи. Известный забайкальский краевед, полковник милиции в отставке Артём Евстафьевич Власов писал об этом времени: «Особая роль в развёртывании работы по выявлению и преследованию «классово чуждого элемента» отводилась такой силовой чекистской структуре как органы ОГПУ. В орбиту её действий стал подпадать всё более разрастающийся круг людей, в биографии которых обнаруживались «тёмные пятна». Пошло в ход наклеивание ярлыков: «классовый враг», «кулак», «белогвардеец», «семёновец», «японский шпион»…

Стали появляться «лишенцы» — лишённые избирательных прав граждане из числа бывших представителей имущих классов, лиц, служивших в Белой армии, священнослужителей, кулачества и тому подобное. ОГПУ энергично приступила к осуществлению своих оперативных действий в борьбе с «врагами народа». В ход пошли не совместимые с общечеловеческой этикой и моралью приёмы — наветы и доносы, создание атмосферы боязни и страха у людей. К числу объектов повышенного внимания чекистов были отнесены бывшие политкаторжане с эсеровским прошлым – те, кто в дореволюционное время активно боролся с царским самодержавием».

Артём Евстафьевич Власов привёл и такой любопытный факт. Прежде чем развернуть репрессии, ОГПУ направило в Читинское отделение Общества бывших политкаторжан запрос: «По встретившейся надобности Читинский окротдел ОГПУ просит Вас сообщить фамилии членов общества, отбывавших каторгу в Кадаинской, Кутомаровской и Алгачинской каторжных тюрьмах в период между 1908 и 1917 годами, с персональным указанием периода и места заключения».

Понятно, что в составленный на этот запрос список попал и Алексей Кириллович.

15 октября 1926 года начальник Читинского отдела ОГПУ С.А. Болотов направил в Читинский окружком ВКП(б) письмо-информацию, в котором А.К. Кузнецов тенденциозно обвинялся во многих «грехах» как бывший народоволец, эсер и даже провокатор, причём без каких-либо элементарных убедительных доказательств.

В адрес Алексея Кирилловича и сотрудников музея А.Н. Добромыслова и Б.Д. Замошникова, подозреваемых в якобы в «расхищении дорогих экспонатов», сказано, что «все они в прошлом эсеры, до сих пор не изменившие своей идеологии». Про Замошникова, правда, была сделана оговорка: «Точная принадлежность его к партии эсеров не установлена, но по своим взглядам приближается к Добромыслову».

Делая акцент на устойчивую принадлежность Кузнецова к партии эсеров, автор письма приводит факт, что в период Февральской революции он «был избран почётным членом комитета Забайкальской организации ПСР». В письме же С.А. Болотов припомнил и другие «грехи» Алексея Кирилловича. В том числе и связанные с визитом цесаревича.

Он напомнил партийным товарищам, что «будучи в Нерчинске, Кузнецов организовал там музей. При проезде через Нерчинск в 1889 году бывшего наследника престола, а затем царя Николая Романова, Кузнецов участвовал в «торжественной встрече» Николая, которой в числе прочих учредителей осматривал Нерчинский музей и благодарил Кузнецова за его труды по созданию музея и в награду подарил ему золотую булавку с бриллиантом».

Указывалось и то, что «цесаревич милостиво подал ему руку и на поддержание музея пожертвовал 500 рублей». Хорошо, что в тот момент у чекиста не было под рукой мемуаров Альфреда Кейзерлинга.

«Нелепыми, мелкотравчатыми и смешными выглядят и ряд других обвинений в адрес Алексея Кирилловича, связанных с его личной жизнью, — с горечью констатировал А.Е. Власов в статье «Грустный закат. О последних годах жизни А.К. Кузнецова», опубликованной в 2012 году в сборнике «Судьбы крутые повороты». - Это была акция, направленная на подрыв и низвержение его авторитета и имела далеко идущие цели и последствия.

…Можно понять состояние души уже дряхлеющего, измученного многолетним пребыванием на каторге и ссылке патриарха Забайкальской культуры, когда ему стало известно о тех инсинуациях, какие проделывают по отношению к нему официальные структуры, какое представление создают о нём в общественном мнении».

В защиту Алексея Кирилловича в тот момент выступил видный партийный деятель, уроженец Читы, во время службы в армии в начале ХХ века бывший постовым у… Читинского музея, Емельян Ярославский (Миней Губельман).

«Я знаю Кузнецова в течение очень многих лет, знал его задолго до первой революции, знал его после, — написал Ярославский в письме секретарю Забайкальского губкома ВКП(б) Дионисию Носок-Турскому. — Ведь для всех нас вне сомнения его абсолютная честность и его преданность делу, которым он занят… Так вот, не лучше ли часть тех почестей, которые мы воздадим Алексею Кирилловичу после его смерти, приберечь для живого А.К. Кузнецова, покуда он живёт и работает, и не лучше ли частицу этого уважения проявить теперь и сделать так, как он просит».

В итоге было решено «оставить всё дело о музее без судебного разбирательства, поскольку оно связано с Кузнецовым». Тем не менее, в середине марта 1927 года Алексей Кириллович оставил пост директора краеведческого музея, а в 1928 году срочно отправиться в Москву на лечение. Там он вскоре и умер. А вот что стало с золотой булавкой (продал ли он её, подарил ли, сохранил для семьи) не известно до сих пор.

В 1928 году Читинский горсовет принял решение улицу Старобульварную переименовать в Кузнецовскую. Таковой она и была до 1940 года, когда улицу переименовали в Бабушкинскую, а музей лишили имя его создателя.

Только в 1995 году коллектив музея самостоятельно вернул себе имя основателя. А вот улицы, носящей имя этого замечательного человека, в столице Забайкалья так и не появилось.