Диплом куропаса

У дедушки была красная «Нива», на которой он встречал нас в Солнцево. Когда мы сходили с поезда, Валерий Григорьевич забирал сумки и бросал их тут же, чтобы нас с мамой обнять и расцеловать. У него были всегда, в каждый наш приезд, колючие щёки, от которых я, дурочка, уворачивалась. Семнадцать лет деда нет, но память всегда возвращает его обратно.

«Нива» была моей любимой. Дед возил нас на ней на Ингоду, за грибами-ягодами, на отару и по гостям. Возил бабушку в поссовет. Заезжал на старенькую АЗС, после которой вся кабина головокружительно пахла бензином. Взбирался на сопки, оставляя на траве полосы. В конце лета провожал нас на вокзал.

В этой «Ниве» не было ничего удобного, но она была дедушкина и казалась мне самой красивой, самой лучшей машиной на свете. Дед и бабушка брали меня ездить с ними по всей округе, и впервые я видела забайкальские просторы, от которых невозможно было оторвать взгляда: мы встречали большие табуны, млели под палящим солнцем на сборе земляники, рассекали по неровным дорогам между сёлами и усеянным цветами полям.

Валерий Григорич кидал монетки и конфеты из окна, когда мы проносились мимо захоронений шаманов или сакральных мест бурят. На этот случай у него всегда были заготовки в бардачке. И как-то очень трепетно он вообще относился ко всему: к ритуалам, к людям, к животным. В нём было много любви и нежности.

Когда я была во втором классе, дедушка выдал мне диплом почётного куропаса и 5 тысяч рублей. За стайкой у нас были небольшая сопка и тропинка, там я следила за курами. У меня был тоненький прутик и панамка. Иногда дедушка выходил пасти несушек вместе со мной. Это были прекрасные моменты — их надо было выждать, урвать у работы по дому, картошки, грядок, скота и мелких ежедневных дел. Но ради этих моментов кур я, кажется, и пасла.

Однажды вокруг нас летал шмель и я напугалась. А дед сказал, что шмели не жалят — только если их самих напугать. Почему-то это врезалось мне в память. Наверное, потому, что эту важную информацию он озвучил, гладя шмеля — тот успел присесть на одуванчик.

Дед был смешной и добрый. Глыба.

Его съел рак кожи. Тогда ещё онкологию плохо лечили. В диспансер дед ездил как будто смиряться, а не бороться. Но даже там он был душой компании, влюблял в себя врачей и соседей по палате.

За пару лет из крепкого щекастого мужика с загорелой кожей дедушка превратился в бледного старика. И стал тихий-тихий, очень спокойный. В последние его дни нас с мамой не было рядом, мы жили в Якутии и успели приехать только на похороны. Был ноябрь. В ноябре у деда день рождения. Он умер за неделю до него. На прощание и поминки пришло очень много людей — я почти никого из них не знала. И только тогда поняла, что не я одна его любила и не одной мне было совершенно точно ясно, что умер хороший человек.

Дедушка был общительный и простой. Он знакомился с людьми в поездах, на заправках, в магазинах. Не специально, так получалось. Есть такие люди, с которыми прямо хочется поболтать, что аж зудит. Которым ты можешь сказать где-нибудь на рынке: «Нет, ну вы видели! Рыба по сто-семьсят!» и услышать в ответ что угодно, зарождающее большой и важный разговор обо всём на свете.

После его смерти продолжали приезжать люди. Один иркутянин как-то привёз рыбы. Постучал к бабушке и сказал: «Я дяде Валере привёз рыбы, окуня!» А бабушка только и ответила: «Ой, так он умер уже 11 лет назад». У гостя была записка с адресом деда, которую он сохранил со дня их знакомства в поезде.

Я бы очень хотела быть таким человеком, к которому кто-то решит заехать с окунями спустя 11 лет после единственной встречи, и станет очень грустить, если меня вдруг уже не будет. Но вряд ли так суждено: я соткана из абсолютно других нитей и совершенно иной человек.

Всё так же его люблю и счастлива, что в моём портфолио есть единственный в мире диплом куропаса. Второй степени, правда. Первая была у деда.