На одном сеансе психотерапевт попросила меня рассказать о семье в нескольких поколениях. Я знала какие-то факты о представителях четырех поколений — до прапрабабушек и прапрадедушек.
Мне никогда эти знания ничего не давали — это были просто интересные рассказы бабули или деда, повторяемые раз в пару лет за альбомами или просто так. В один из вечеров перед телевизором предки могли вспомнить какого-нибудь дядьку, и дальше неслось: пересчет живых и мертвых, смешные и печальные пересказы прошлого.
И вот я рассказываю психотерапевту: прапрадед помер от тифа в партизанских окопах, двоюродный прадед был в лагерях на Севере — не принял советскую власть... И так далее.
И всё это как-то ровненько у меня укладывалось в голове без особого пафоса. Ну каторги и войны. Ну бабушка ходила босой по ранней весне. Ну мама смывала угольный шлам десятикилограммовыми шлангами, постоянно простужаясь в хлипких стенах градообразующего предприятия, а потом находила в себе силы нас любить и самой не вешать нос. Да даже папа, который бросил, тоже вынес много чего и справлялся с разными тяготами.
Было и плохое, и хорошее. В нашей семье поступали благородно и крайне плохо, играли в карты, плясали, пели, собирались за шумными столами и не общались годами, держали хозяйства и всё теряли, трудились, ругались, прощали, сюсюкались с малышней и плакали на поминках.
Знать историю своей семьи и принимать ее любой — для меня это часть самоидентификации, которую можно отрицать, а можно пройти. И признать, пусть и с неохотой, что ты наследник всего, что происходило десятилетиями до твоего рождения. Это не передается с завещаниями, не избывает, и это влияет, даже если ничего не знаешь. И еще это можно менять.
Поколения каждой семьи вытачивали свои черты, стремления, ценности и передавали их. А кому-то навязывали, а где-то обижали. Где-то не справлялись, спивались, уходили из жизни. Где-то строили крепкие семьи и добивались лучшего.
Из всего этого можно черпать понимание и силы. Все истории наших родных — маячки, которые могут предостерегать, а могут вести к хорошему.
Мне было сложно принять, что с кем-то я могу иметь общие черты. Особенно с теми, кто мне неприятен и с кем я не общаюсь. Но сложно и игнорировать забавные совпадения.
Я до сих пор где-то внутри отделяю себя от всей большой семьи, мол, я — из другого теста.
Но иногда, когда я вспоминаю об отце, например, я думаю о том, что вот его бросил отец и он прожил всю жизнь в омуте обид. Или мой дедушка по маминой линии — его отец после войны нашел другую семью, уехал далеко. И дед не простил его.
И я так не хочу. И потому стараюсь спокойно теперь относиться к чужим решениям уйти, потому что мне хватило в детстве этого ощущения покинутости. Отец не справился, дед тоже, а я могу. И через их опыт мне сделать это легче.
И тут же — мой дедушка отчаянно пытался собрать своих. Он искал родных — теток, племянниц, их детей и очень трепетно относился к родственным связям.
И эта сторона — тоже что-то важное. Я никогда не могла понять его стремления всех объединить и никогда не стану тем человеком, который соберет обратно всю родню. Но его попытки меня восхищают.
Если моя судьба — новый виток большой истории, я бы хотела быть с близкими близкой — какой каламбур, но да.
Мы иногда используем эти слова очень небрежно — близкий, родной, мой, душа моя и так далее. Что я только ни слышала и чего сама ни говорила.
Но мы их используем — а значит, они нам нужны. И это ощущение, что кто-то тебе родной, нужно.
На истории про моих родных терапевт сказала мне: «Вот это у тебя в роду были ребята! Сильные, смелые, работящие. Ты можешь искать ресурс в этом».
И теперь я не думаю, что я такая особенная и нахожу силы только в себе. Я думаю, что, когда мне тяжко, во мне просыпаются прапрабабушки, которые не ленились и находили в жизни радости, и прадеды, которые боролись за свои принципы, и моя мама, которая умеет быть собранной и умеет злиться, но не мстит и никому ничего не доказывает.
Кто знает, может, для кого-то я тоже когда-нибудь стану таким маячком.