«Мы чувствуем сопротивление». Что будет с Вершино-Дарасунским, в шахты которого хлынет вода — интервью с директором рудника

Дарасунский рудник, добывающий золото с начала XX века, после развала Советского Союза погрузился в мрачные десятилетия, наполненные бесконечной надеждой на светлое будущее. О том, есть ли оно у предприятия и поселка, жители которого не готовы принимать инициативы собственника рудника, редактор «Чита.Ру» Андрей Козлов поговорил с управляющим директором ООО «Дарасунский рудник» Евгением Боровиковым.

Ниже приводится отредактированная расшифровка выпуска «Редколлегии» от 31 января.

— Когда вы приехали в Забайкалье?

— В мае 2022 года.

— То есть вы около года здесь на месте?

— Да, но до этого я со стороны управляющей компании курировал этот рудник, начиная с января 2022-го.

— Вы сами откуда?

— Для меня работать вахтой — это на самом деле новый опыт. Я уроженец Восточного Казахстана и начинал работать на таких крупных предприятиях, как Казцинк (казахстанская металлургическая компания, крупный производитель цинка, свинца, меди и драгоценных металлов. — Прим. ред.), принадлежащий Glencore, дальше карьера развивалась в Казахмысе (казахская горнодобывающая компания, занимающаяся добычей и переработкой медной руды. — Прим. ред.). И уже при разделении активов Казахмыса на Казахмыс и KAZ Minerals (медедобывающая компания, ориентированная на развитие современных низкозатратных горнорудных производств в Казахстане. — Прим. ред.) меня пригласили в KAZ Minerals на должность технического директора. Потом решил переехать в Россию, и первый мой опыт здесь — УГМК «Сибирь-Полиметаллы» (предприятие, расположенное на территории Алтайского края, один из ключевых производителей цинкового концентрата. — Прим. ред.). Там работал главным инженером. После этого работал в Красноярске. И следующий этап — Highland Gold, где я занял должность директора проектов в управляющей компании. А затем руководством было принято решение направить меня на Дарасунский рудник, один из самых сложных наших объектов, где я стал управляющим директором.

— У Дарасунского рудника не самая простая история, очень протяженная в историческом аспекте. И в новейшей истории России для многих это тихий ужас такой вообще. И много страшных публикаций про то, как в Вершино-Дарасуне черные копатели копают золото и вообще не любят, когда кто-то им мешает погружаться в шахты. Вам не страшно было ехать в этот далекий страшный улус? Как вы приняли это предложение? Особенно с учетом того, что такого опыта не было.

— Незаконная добыча бывает на многих месторождениях, здесь ничего нового я для себя не увидел. Мы работаем в законном поле. Если всех бояться, можно ничего вообще не делать. По складу характера я не из пугливых.

— По улицам не боитесь здесь ходить?

— Нет.

— Что удалось за год сделать? Когда я начал погружаться в тему Дарасунского рудника, я понял, что уже достаточно много сделали. Давайте просто перечислим, что удалось сделать после смены собственника, которая произошла в 20-м году.

— Можно выделить несколько этапов. Но в первую очередь мы приняли предприятие в том состоянии, в котором оно было.

— А каким оно было?

— Было очень много неподтвержденных запасов, мы увидели, что должной разведки здесь не было более 15 лет. Поэтому первое, чем начали заниматься, — разведывать месторождение. Вложили порядка 300 миллионов рублей, чтобы определиться с запасами и с направлениями, в которых можно работать. Было пробурено более 30 километров, пройдено много выработок, заверяющих данные запасы. Сейчас мы анализируем запасы на более глубоких горизонтах. Это первое.

Второе: мы вложили достаточно средств, чтобы возродить фабрику, так как она была в разграбленном состоянии. Не хватало оборудования, и до сих пор фабрика до конца не восстановлена на ту производительность, на которую была изначально запроектирована. По этому вопросу мы продолжаем работу. Тем не менее основные технологические цепочки восстановлены, переделаны под переработку руды Талатуя, фабрика вышла на все свои плановые показатели.

— В настоящий момент произошла смена парадигмы: раньше была подземная добыча золота, сейчас это открытая добыча в карьере. Это принципиальная история, вообще-то, в том числе для местных жителей. Вы с самого начала знали, что будет так, что вы уйдете из шахт в карьер?

— Вопрос не так стоит. Дело в том, что ООО «Дарасунский рудник» владеет двумя лицензиями — на подземную отработку и на открытые горные работы. Есть такое мнение, что мы перешли с подземки на карьер. Но на самом деле у нас были цели и подземную часть отрабатывать, и проводить открытые работы. Потому что кроме разведки, которая шла у нас в подземке, также шла геологоразведка на карьере, поэтому добыча там не велась. Сейчас у нас появилась возможность работать на карьере. И это совпало с началом консервации шахт. Но на Талатуе мы пока работаем по старому проекту. А запасы, которые уже разведаны, планируем защитить в середине 2023 года. Соответственно, на них будет новый проект с новыми объемами. И вероятно мы еще увеличим производительность после защиты запасов.

— Можно ли сейчас говорить о том, какими будут эти запасы, утвержденные в 2023 году?

— Кондиции еще пока не защищены, но, по нашим подсчетам, это порядка 30 тонн золота.

— Сколько лет можно отрабатывать карьер?

— Ориентировочно около 30 лет, но всё зависит от проекта. А к нему мы сможем приступить после защиты технико-экономического обоснования.

— Давно карьер пытались разрабатывать?

— Начинали еще в 2000-х годах, но потом из-за непонятных причин добычу приостановили, и более 10 лет месторождение не разрабатывалось.

— Я правильно понимаю, что руда здесь с совершенно другим содержанием золота, не таким, как в шахтах?

— Вообще в шахтах жильные месторождения достаточно богатые, от 3 до 6 граммов на тонну. У Талатуя содержание в среднем 2 грамма.

— Эта руда представляет интерес для черных копателей?

— Они интересуются больше свободным золотом, которое они действительно могут извлечь.

— Просто размельчил и видно?

— Просто размельчил и старательским методом отмыл эти золотинки. Они имеют игольчатую форму, соответственно, очень легко обогащаются, процент извлечения большой. А рудное золото не представляет ценности для черных копателей, потому что требуется сложная технология для его извлечения.

— Каждый раз, когда я оказываюсь на таких предприятиях, вспоминаю про то, что ребята, которые управляют этими экскаваторами и автомобилями, это достаточно редкая сейчас специальность в Забайкальском крае. Как у вас?

— Это действительно так. Мы до сих пор испытываем дефицит этих специалистов, потому что одно дело — водитель карьерного самосвала, работающий просто по перевозке каких-либо материалов, а другое дело — работа в карьере, это несколько отличается и требует специальной подготовки.

— А с экскаваторщиками как?

— Точно так же. Потому что от его работы и подготовки блока многое зависит, в том числе производительность самосвалов.

— Люди у вас откуда на этой технике работают? Тоже местные в основном?

— У нас на карьере работает наш внутренний подрядчик, Забайкальская горная компания (компания горнодобывающей отрасли, основное направление деятельности которой — организация и контроль проектов по освоению месторождений твердых полезных ископаемых. — Прим. ред.), на буровзрывных работах — «Азотвзрыв» (крупнейшая в СНГ сервисная компания, оказывающая полный комплекс услуг по ведению открытых и подземных горных работ для горнодобывающих предприятий, лидер в производстве взрывчатых веществ и средств инициирования. — Прим. ред.). Рудник выполняет вспомогательные работы. Это именно управление отвалами, дробление руды и отгрузка на обогатительную фабрику.

— Большое количество техники здесь занято?

— Достаточно большое. Больше 30 самосвалов, семь экскаваторов, шесть бульдозеров — три в карьере, два на отвалообразовании, один на руде. Также работает вспомогательная техника — грейдеры, катки. С понижением горных работ мы будем менять оборудование на более крупногабаритное.

— Сказались ли как-то санкции на ваших возможностях по оборудованию, на ремонте оборудования? Или используется техника, которую это не затронуло?

— Мы вовлекли технику, которая была закуплена до санкций, в основном Caterpillar. Вся остальная техника у нас китайская, и есть еще бульдозеры российского производства.

— И как китайская техника себя показывает в 40-градусные морозы?

— Неожиданно неплохо. Уровень китайского машиностроения уже достаточно высокий, и, возможно, даже ценообразование сейчас идет больше за бренд, чем за фактическую работу. Тем не менее за те полгода, что мы здесь активно работаем, эти экскаваторы показали неплохую надежность.

— Что будет происходить с подземными выработками?

— Мы подготовили проект на консервацию горных выработок, получили одобрение центральной комиссии Роснедр. Сейчас идет первая стадия — сухая консервация. После проведения определенных мероприятий и исследований будет переход ко второй стадии — мокрой консервации. За 100 лет существования рудника появилась слишком большая сеть выработок. Поддерживать стволы в безопасном состоянии, обеспечивать вентиляцию и так далее очень затратно для предприятия. Мы сейчас рассматриваем разные варианты. Но даже после пересчета запасов к старой технологии мы не вернемся. Если и будет рассматриваться вопрос дальнейшей отработки, то только новыми технологиями.

— Я правильно понимаю, что весь этот подземный комплекс просто экономически нецелесообразно поддерживать и в дальнейшем разрабатывать?

— Это как старый дом — нет смысла ремонтировать, нужно строить рядом новый, а старый убирать.

— Я правильно понимаю, что мокрая консервация предполагает просто отключение насосов: отключите насосы, постепенно всё природа сама затопит. Такая логика?

— Логика такая. Но это затопление будет контролируемым с нашей стороны. Выхода воды на поверхность из-за консервации мы не допустим.

— Люди боятся того, что весь поселок куда-то провалится, если это произойдет. Это возможно? Есть ли вообще такие опасения?

— Опасения жителей обывательские, их можно понять. Чтобы исключить все риски, мы заключили с двумя независимыми научно-исследовательскими компаниями договор на работы по гидрогеологии, геомеханике месторождения. Сейчас ждем результатов. Чтобы дополнительно обезопасить себя и поселок, мы будем принимать дополнительные меры, в том числе устанавливать поверхностное насосное оборудование. Уровень воды будет контролируемым, поднятия воды до поверхности больше 200 метров мы не допустим.

— А сколько времени уйдет на затопление этих шахт, когда вы отключите насосы?

— Вопрос сложный. Само месторождение — это не запечатанная чаша, для которой можно прямым счетом посчитать водопритоки. Пройдут процессы, по которым мы сейчас можем только предполагать объем затопления. По нашим прогнозам, вода найдет свой уровень и остановится где-то через 2–2,5 года.

— Что из себя предприятие сейчас представляет: вы добываете руду на карьере и машинами доставляете на обогатительную фабрику, которую вы реанимировали и привели в надлежащее состояние. Собственно говоря, это весь комплекс плюс какие-то административно-хозяйственные здания. Вы ничего нового не строили, просто всё реанимировали?

— Во-первых, чтобы начать разработку карьера, нужно построить инфраструктуру. Построен жилой поселок около карьера, построен новый дробильно-сортировочный комплекс, на границах карьера зачищены лесополосы и так далее. Всё это приведено сейчас в безопасное состояние. Восстановлены переезды через русла рек, отремонтирована сама дорога от карьера до фабрики. В рамках экологических мероприятий подготовлены пруды-отстойники для карьерных вод. В связи с увеличением производительности фабрики мы построили новую дамбу для хвостохранилища. Этот проект сейчас идет на согласование. Мы готовимся к увеличению объемов.

— Сколько человек занято сейчас в ООО «Дарасунский рудник»?

— 448 человек.

— Какой процент местного населения?

— Местного населения более 70%.

— Это люди в том числе из Вершино-Дарасуна, насколько я понимаю?

— В том числе из Вершино-Дарасуна.

— Часть ездит вахтой, прежде всего, наверное, инженерно-технический персонал?

— Да, но у нас есть инженерно-технический персонал и из местного населения. Основная вахта — это фабрика.

— Мы не единожды говорили про местное население, и мы видели с октября, что вы пошли на прямой контакт с населением. Вы лично с ними разговаривали, это, наверное, довольно тяжелое мероприятие. Это такая стратегия открытости в отношении с местным населением или так получилось просто?

— Это позиция собственника. Он принял решение, что нужно работать с населением, так как мы открытая компания. Донести до людей все наши планы, потому что эта тема уже стала обрастать негативными слухами. Поэтому мы решили встретиться. Встреч было две. Первое собрание прошло достаточно тяжело, людей было много. В здании кинотеатра зал был полон, даже в коридорах все стояли. Мероприятие шло более 4 часов. Мы оставались, пока не иссякнут все вопросы, хотя они дублировались многократно. Потом была вторая встреча с инициативной группой поселка. Эта встреча длилась около часа. Мы также разъясняли все вопросы.

— По вашим ощущениям, ваше предприятие вообще нужно местным жителям. Они воспринимают вас как источник работы, стабильности, безопасности или вы им больше мешаете?

— Я думаю, здесь нужно на две группы разделить. Население, которое работает у нас, заинтересовано, чтобы предприятие существовало и развивалось. Люди живут тут с самого основания и ни во что не верят. Тем не менее мы работаем тут почти два года, своевременно выплачиваем зарплату, несмотря на разные экономические ситуации, которые с предприятием происходят. Благодаря как раз тому, что мы холдинговая компания, у нас есть возможность выйти на положительную экономику за счет поддержки головной компании.

И вторая часть населения.

— Гораздо большая, скорее всего?

— Наверняка. Почувствовавшая, так скажем, хоть и тяжелые, но достаточно легкие деньги. Ни для кого не секрет, что у нас нелегальная золотодобыча процветает, этих людей сложно заставить пойти на обычную работу. Они не заинтересованы в развитии нашего предприятия и всячески препятствуют в том числе работам по консервации.

— Мы заговорили про нелегальную добычу золота. И одно из оснований, по которым один из предыдущих собственников снимался с этого проекта, уходил и продавал его за бесценок, — как раз нелегальная добыча. Причем нелегальная добыча — это не только сам факт того, что люди спускаются под землю, она обрастает какой-то инфраструктурой, коррупционной в том числе. Какая цель у вас? Какой посыл? Затопим шахты, и это само по себе исчезнет? Будете как-то с этим бороться? Будете наблюдать и на ходу решать, что делать?

— Это большая сеть выработок — более 300 километров. Контролировать такую площадь, какие бы силы ни были, невозможно. Очень много выработок, о которых мы даже не знаем. Месторождение вскрыто множественными стволами, горизонтальными выработками. Чтобы поставить в виде забора охранников, нужно в разы больше людей, чем на самом руднике работает.

Мы освобождаемся от этого груза выработок, заполняя их водой. Доступ в шахты будет прекращен. Кроме этого, пройдут мероприятия по ликвидации поверхностных выработок — они будут засыпаны и забетонированы. Нам проще строить новую шахту. Возможно, существующая инфраструктура будет частично использована, но если будем работать — только по новой технологии. Такого доступа в шахту, какой был раньше при ручном способе отработки, мы не допустим, там будет сплошная механизация.

— Я правильно понимаю, ваш план — просто прекратить доступ во все эти выработки для всех?

— Мы всё перекроем.

— Вы оцениваете последствия этого шага? Сегодня я читал публикацию одного из коллег, которому кто-то говорил, что если не будет чернокопательства, будут убийства в поселке. Как это скажется на социальной обстановке в поселке? Или это не ваша забота?

— Мы здесь живем, это тоже наша забота однозначно. Безопасность будет обеспечена.

— Вы твердо это говорите?

— Безопасность будет обеспечена: и наших сотрудников, и жителей на время проведения работ, и в дальнейшем. Нельзя обвинить поселок, что они здесь все чернокопатели. Наверное, какие-то лица участвуют. Здесь много и приезжих, которые вообще к населенному пункту отношения не имеют.

— Но кому-то из поселка придется найти новую работу, новые занятия, уехать.

— Даже на примере нашего предприятия или соседних можно сказать, что очень много людей работает вахтовым методом. Они живут в других городах, поселках, но не могут по своей компетенции найти работу рядом с домом. Соответственно, они переходят на вахтовый метод работы, идут на такой шаг. Работы в России, в том числе и у нас на предприятии, очень много. Мы испытываем дефицит в рабочих специальностях так же, как и соседние предприятия. Сейчас найти работу по специальности именно в горном деле, по моему мнению, вообще никакой сложности не представляет.

— А если у человека нет никакого образования, вы найдете ему работу?

— У нас есть дефицит водителей самосвалов, бульдозеристов, экскаваторщиков, дробильщиков. Нужно просто получить «корочки», то есть пройти спецобучение.

— Вы учите?

— Учим. У нас и договор есть с государством. Мы обучаем всех, переквалифицируем. Мы перешли на открытые горные работы, но это не означает, что мы всех уволили и новых набрали. Нет. Мы оставили людей с компетенциями подземными, переобучили их за свой счет, и сейчас они работают на карьере.

— А можно говорить о средней зарплате на предприятии по вашим 400 сотрудникам?

— 140 тысяч.

— В реализации вашей тактики и стратегии вы совершенно очевидно двигаетесь к закрытию доступа в эти старые выработки. Вы чувствуете какое-то сопротивление — на уровне местных жителей, условных криминальных кругов, какой-то коррупционной прослойки или нет такого?

— Конечно, мы чувствуем сопротивление. Это не прямой контакт с этими людьми. Это их действия. У нас в шахте был Следственный комитет, проводили расследование. Чернокопатели взорвали запасной выход, ограничили нашу работу именно для того, чтобы мы не инспектировали выработки. Это вопиющее действие. До этого были какие-то шаги, но такого мы еще не наблюдали.

— Вы говорите о том, что усиливается сопротивление?

— Они пытаются оградить свои места работы от нашего инспектирования.

— Как бы они ни пытались вас остановить, вы всё равно своего добьетесь?

— Однозначно.

— Чувствуете ли вы поддержку властных институтов, надзорных, правоохранительных органов в вашей работе?

— Поддержка есть. Мы работаем в рамках закона и не собираемся обходить каким-либо образом любые инстанции, необходимые для выполнения этого мероприятия. Более того, мы даже делаем сверх того, что нам рекомендуют, но уже исходя из своего опыта. Мы готовы инвестировать в эти работы, чтобы максимально сократить негативное воздействие.

— Вы согласовываете свои действия со всеми органами власти, в том числе с региональным правительством. Они понимают, что вы делаете и к чему стремитесь?

— Да, мы так же открыто до всех донесли, были неоднократные совещания как с краем, так и на местном уровне. Объясняем, что мы делаем, как мы делаем, какие для этого документы есть. Нам приходят запросы в том числе от прокуратуры. Все ответы мы предоставляем, претензий на текущий момент к нам нет.

— Вы можете твердо сказать, что вы реализуете этот проект, ваша организация будет работать здесь десятками лет и вы здесь надолго?

— Это можно утверждать, исходя из того, какие у нас намерения есть в этом плане. Лицензия Дарасунского рудника именно на подземную отработку заканчивалась в феврале 2023 года. Мы эту лицензию продлили до 2039 года. Зачем нам это нужно было, если бы мы ничего не собирались делать? Второе — перспективы Талатуя очевидны, и мы начали эту работу достаточно активно. Останавливаться, уходить не имеет никакого смысла. Мы собираемся работать в Забайкальском крае годами, это даже не обсуждалось и не обсуждается.

— Скажите, вы смотрите на поселок вокруг? То, что поселок в ужасающем состоянии, всем очевидно. Это не ваша, наверное, забота, это забота властей. Но вы как-то намерены влиять на изменения в поселке или вы сосредоточены в рамках своего предприятия?

— Мы участвуем в жизни поселка и много работ проводим. Есть и наши инициативы, есть обращения главы района. В основном помогаем по поддержанию дорог, так как поселковые дороги в основном не асфальтированные, имеют размытия. Мы помогаем техникой по обслуживанию школ, где водоотливные канавы, ливневки забиваются, помогаем с водозабором. Дамба Жарчинского водохранилища была в аварийном состоянии. Мы не только инвестировали в нее, но и сами восстановили. Сейчас поселку ничего не угрожает.

Мы реализуем социальные проекты. Инициативная группа поселка осенью обратилась к нам, и уже весной мы построим здесь детскую площадку. Каток залили, а так как вода у нас привозная, более 50 машин воды привезли только для этого. Наряжаем елки. Участвуем в мероприятиях, праздниках и так далее.

Немаловажный момент — складирование отходов на полигоне, мы привлекаем свои бульдозеры, чтобы сгуртовать этот мусор. Эти все моменты происходят практически ежедневно. Мы не можем отстроить поселок полностью, это уже забота администрации. Но посильную помощь оказываем.

— В каком состоянии ваша компания застала фабрику?

— Фабрика была достаточно сильно разграблена. Здесь не хватало первой стадии измельчения. Мельницы вообще не было. Половина фронта флотации просто отсутствовала, так как деньги не вкладывались в ремонт, запчасти снимались с действующих машин, переставлялись на тот объем, который необходимо было ремонтировать.

— Каннибализм такой, да?

— Да, некий каннибализм. Таким способом фабрика выживала и в итоге пришла в упадок. Полностью отсутствовали все дренажи, мельницы выведены из строя. Мы их все отремонтировали, кое-какое оборудование уже восстановлено, но мы до сих пор продолжаем эту работу. Сейчас думаем о том, чтобы больше модернизировать существующее оборудование и перейти на новый парк с другими более качественными характеристиками.

— То есть у этой фабрики есть еще какая-то перспектива?

— Она есть и связана с увеличением объемов добычи на карьере, то есть повышением маржинальности. Соответственно, чем больше мы на карьере производим руды, тем больше нужно здесь переработать, и фабрику нужно к этому готовить. Случай неординарный, так как эта фабрика была настроена на переработку дарасунской руды. Но мы ее сейчас перенастраиваем под переработку Талатуя.

— Я вижу, что у вас здесь и сотрудники научных институтов работают на месте под эту перенастройку.

— Именно так. Научный институт начал работать, буквально пару дней назад они провели исследование, сейчас вместе со специалистами от управляющей компании обсуждают, что можно сделать.

— Насколько амбициозны ваши планы по Талатую? Или пока рано говорить?

— Я думаю, пока рано говорить. Всё зависит от самого карьера. Как мы говорили, нам нужно сначала защитить кондиции, но мы уже параллельно прорабатываем разные варианты. И если потребуется увеличение производительности, а я думаю, что, скорее всего, так оно и будет, то во всяком случае технически у нас есть понимание, как это будет происходить.

— Насколько вам здесь хватает российского оборудования? Именно на фабрике, на этом объекте?

— На этом объекте основное технологическое оборудование российское. И даже институт, который у нас сейчас работает, тоже является производителем обогатительного оборудования. Раньше нашим российским производителям было сложновато конкурировать с иностранными, но теперь появилась такая возможность. Думаю, что, в принципе, кластер обогатительного оборудования российскими производителями перекрывается.