«Страшно, один чувак молитву раз 50 прочитал». Интервью с забайкальцем, который ушел без ноги на СВО пулеметчиком

Евгений Бутенко — человек, который в начале спецоперации решил, что ему необходимо отправиться на фронт, невзирая на отсутствие левой ноги и опыта боевых действий. Он успешно завершил три контракта и вернулся домой, в Читу, практически без ранений. Встретились мы с ним в одной из командировок губернатора Александра Осипова по районам. Евгений после военной службы начал работать в фонде «Защитники Отечества» и теперь помогает бывшим сослуживцам с оформлением документов по выплатам и другим юридическим моментам, хоть сам и не юрист вовсе, а компьютерщик. Просто знает, «что пацанам нужно».

Сели в парке Чернышевска, неподалеку бурлил фонтан, а повсюду был звон колоколов местной церкви. Разговор получился душевным — про быт солдата, про мысли под обстрелом артиллерии, а также про то, как это — вернуться домой после боевых столкновений.

— Чем помогает фонд? Как это вообще происходит?

— Смотри, мне удобнее помогать парням, потому что многие проблемы, с которыми они сталкиваются, меня тоже коснулись. И я поэтому могу чем-то помочь. Немножко изменилась ситуация — что-то стало проще, что-то нет. Я вот у коллег узнаю, как попроще сделать, и они объясняют, что можно сделать так, так и так.

— Вы сами по образованию юрист? Там же в основном работа с документами?

— Я получил образование в сфере информатики и экономики.

— В чем все-таки заключается помощь?

— Я структуру еще полностью не знаю, не знаю, что дальше будет. Возможно, появятся какие-то финансовые возможности помочь, пока я знаю, как помочь оформить страховые выплаты, по ранению, если по ВБД (ветеран боевых действий. — Прим. ред.) получить не может, если документы с военной части надо запросить. Со всем этим я сталкивался.

— А как вы пришли в фонд?

— По объявлению.

— Прямо буквально?

— Знакомые коллеги в городе сообщили, что фонд в городе появился: «Может, сходишь, поговоришь, посмотришь?» Коллектив очень хороший.

— Можно нескромный вопрос, когда вы лишились ноги?

— Давно.

— До спецоперации?

— Да.

— То, как это произошло, секрет?

— Я не люблю об этом рассказывать.

— Как получилось, что вы на СВО добровольцем пошли, три контракта завершили и без ноги?

— Я умолчал про увечье, а физо норм сдал, не заметили отцы-командиры, только на фронте спустя месяц узнали.

— Почему вы вообще туда решили пойти?

— Ну смотри, там парни такие, как ты, молодые погибают. Я человек взрослый, и мне стыдно было сидеть дома, я решил помочь.

— А опыт боевых действий до этого был?

— Нет.

— Вы через Забайкальское казачье войско пошли или через какие-то другие добровольческие отряды?

— Я когда в первый раз ломанулся, в Чите это всё сложно очень, долго, они пока там соберутся, пока раскочегарятся. Я просто купил билет, уехал в Москву, с Москвы — до Ростова, с Ростова непосредственно до территории ДНР добрался и уже там в одной из военных частей записался. Сам никаких вот этих: «Давайте, пацаны, соберёмся», — не делал. Да и знакомых боевых не было, сейчас они появились уже — да. В Чите их, кстати, очень много.

Да и чего я хромой буду объяснять что-то, доказывать. Собрался, поехал, нашел свою компанию единомышленников.

— Ваши татуировки что-нибудь значат?

— Да нет. По обозначению не могу сказать. Единственное — группа крови на шее. Остальное, ну ты же знаешь, понравилось — набил.

— Можете рассказать о самом сложном моменте, когда вот-вот и конец бы мог прийти?

— Это не единоразово, не каждую минуту, конечно. Один из самых тяжелых моментов — шестичасовой минометный обстрел и никакой ответки. Ты сидишь под этим и ждешь, когда в тебя прилетит. Сначала думаешь, страшно, один чувак у нас молитву раз 50 прочитал. У нас там были мусульмане, христиане, мы с Хаосом — нормально мы все дружили.

— Часто ли с противником сталкиваться приходилось или в основном быт?

— Насколько я понимаю, 75% любой войны — это быт. Это те люди, с кем ты выживаешь, то командование, с которым ты выживаешь, кто тебе обеспечение делает, кто с тобой рядом живет, потому что кто-то может забить на остальных и сам выживать, а кто-то тебе помогает, а ты ему. Короче, командная работа. Кто-то что-то принес, кто-то что-то унес, кто-то костер разжег, кто-то что-то приготовил — все поделились, все покормились, все постирались, кто-то там дежурит — всё распределено.

— Допустим, если костер разжечь — это опасно?

— Конечно! В основном ты смотришь, чтобы дыма сильно не было, чисто чтобы еду разогреть. Использовали в основном сухпайки и сухое горючее. Но это опять же от условий зависит — ночь, день, зима, лето, весна, осень. Всё зависит от промежутка времени. В определенные моменты ты можешь хоть задымить. Еще зависит от того, в какой зоне находишься — красной, желтой, зеленой.

На передке у меня опыт где-то 2 месяца — это непосредственно боестолкновения. Там не было никаких возможностей побриться, помыться — в день около 2–3 боестолкновений, именно стрелковых.

— Глупый вопрос задам. От того, что грязный, желание почесаться стрелять не мешает?

— Слушай, я сначала тоже так думал. Ты же привыкаешь к гражданской жизни, моешься каждый день почти, каждый день утром встал, помылся, а там, я был удивлен, чем больше ты не моешься, тем меньше ты потеешь.

Опять же это еще и от питания зависит. Оно там спортивное — ты питаешься правильно, ничего лишнего не ешь и не залеживаешься. К тому же постоянное ощущение адреналина тебя в тонусе держит. Голова постоянно работает, ты постоянно на взводе — это ощущение не дает тебе осознать тяжесть живота, так скажем.

Особенно передок — там особо не поешь. У кого-то на адреналине, наоборот, аппетит появлялся, а у кого-то нет. Сладкое сильно помогает, когда на марше (марш-бросок. — Прим. ред.).

— Энергетики с собой никто не берёт?

— Нам гуманитарщики даже протеиновые батончики таскали.

— А с водой как? Не из лужи же пить?

— Тут от обеспечения зависит. Если оно нормальное, то всё хорошо. Опять же, все мы люди. Ходить на передок опасно, надо донести воду, а многие просто боялись ходить, потому что там постоянные минометные обстрелы, боестолкновения, засады или еще что-то такое. Первые две недели у нас вообще снабжения не было: всё, что кушали, сами носили. За водой в ручей ходили — в сухпайках же есть таблетки обеззараживающие, их накидаешь, воду вскипятишь, потом чай приготовишь, и вроде нормально. Она такая — с тиной, но процедить, и нормально.

Опять же, нет такого жора. Чай, конечно, постоянно пьешь. Сколько будет воды, столько чая и выпьешь.

Она же еще и зимой замерзает, в бутылке такая бряк-бряк.

— А если с водкой ее перемешать, замерзать же перестанет?

— Да какая водка. Ты же синий будешь, сознание будет неадекватное. Да и не напьешься такой водой. Берешь свечу окопную и на ней греешь. Чуть подрастопил, в кружку перелил, в кружке еще нагрел и обратно в бутылку, там дотаяло, потом опять в кружку, там до кипятка нагрел — и в бутылку. Вот так греешь, и получается полная бутылка воды.

— Это те самые окопные свечи, что наши школьники делают?

— Я не знаю. Вообще желательно сам воск пробовать, поджигать его заранее. Некоторые брали, а им дышать невозможно. Ты же в закрытом помещении находишься, чтобы тепло не выдувало, и получается, что там настолько тяжело дышать этим дымом… Это даже не костер, хуже.

— Накачались там или ранее спортивным были?

— Не. Я ж туда огромным пришел, вернулся — похудел сильно. Фотки потом посмотрел до и после трех недель боев — угорал. Вот такой кабан уезжал и вот такой после передка вернулся. Нормально так подсушился. Там еще заболел — простуда была, тяжело было работать, что-то таскать.

— А как нога? Гигиену же с ней надо соблюдать.

— Салфетки влажные. Если могу лечь в спальник — там снимаю, протираю, надеваю, и всё нормально. Отдыхал нормально и полноценно. Ничего не мешало.

— А протез сколько максимум можно носить?

— Желательно на ночь снимать — там же силикон, он, конечно, дышащий, но всё же. Если новый протез, можно и постоянно. Но всё же лучше на ночь снимать.

Мораль у меня еще какая была — я пулеметчик, я не могу отступать. Ха-ха. Я, короче, стационарная точка! И пацаны знали: «Куда он убежит? Он нас не бросит!» Так и сдружились, ну а куда я свалю, я не свалю, я могу только небыстро идти вперед.

У пулеметчика работа такая. Есть спорные моменты, говорят, что если идет строй, то пулеметчик должен идти впереди. Я с этим очень часто спорил, я говорю: «Зачем он вам впереди? Первым его и сложат. И че? Всё, пулемета нет у вас в взводе. И че делать?» Пулеметчик должен так находиться, чтобы понимать, где кого задавить огнем и когда начать работать — это всегда так было.

Я шел либо третьим, либо четвертым, либо пятым. Понимал, что сейчас надо отработать, хотя таких ситуаций конкретных не было, в основном было такое: мы наступали, я третьим ложился и отрабатывал. Не было каких-то определенных проблем.

— А если марш-бросок, вы как?

— Семь километров по пересечению, бывало, ходили. Не скажу, что нормально, но тяжело было не из-за ноги, а по физухе. Я же большим поехал — мяса много, кардиотренировками не занимался, я же пауэрлифтер — выносливости мало было. Опять же, с собой несешь много тяжелого.

Допустим, у меня с собой «Скорпион» (система бесперебойной подачи патронов в пулемет. — Прим. ред.) был, он около 25 килограммов весил, к тому же бронежилет около восьми, пулемет вместе с магазином около 11 килограммов плюс магазины под пулемет, автомат еще дополнительный шел и дополнительный ствол еще 2,5 килограмма где-то. Вот это всё в совокупности набирается, и несешь.

Из «Скорпиона» подача патронов из рюкзака непрерывно идет, удобная штука в стационаре, но в наступлении, честно говоря, ни разу не пробовал. Когда шел на боевое задание, никогда не брал, неподвижно получается и тяжеловато. Стационарно работать, когда наступление плавное, не экстремальное, не резкое, не большими пробежками, прекрасно. Хотя, опять же, и так можно, если физуху классно подтянуть, можно с ним работать. Хорошо подготовленный пулеметчик может, и тогда это офигенная штука.

— Об эмоциях расспросить можно? Что чувствовали, когда первый день там оказались?

— Тяжелая дорога была, а там артиллерия сильно работала — всю ночь. Первые ощущения от артобстрела — ты не понимаешь, по тебе это работают или нет, ты не слышишь рядом разрывов, потому что настолько громкие звуки: «Что за фигня, а хрен с ним, долбанет так долбанет». Мы не спали около полутора суток, спать хотели, жесть. Поставили человек шесть в охранение, кто был свободный — спать лег. Выспались под этим обстрелом. Вообще пофиг было.

Это в начале. Потом уже падающие снаряды в пяти метрах от тебя стали обыденностью, и понимание, кто выпустил, куда летит, пришло — по звуку определить можно. Очень страшно оглохнуть — это как потерять глаза.

Там еще такие пыльные дороги, хоть они и бетонные — ты едешь, и в районе глаз, где балаклавы нет, снимаешь слой грязи. У тебя легкие грязью забиты. Прям с кожей ее отрываешь — так въедалась. Натаскали утром с колодца воды, помылись более-менее, и дальше.

Первое боевое задание ждали дней пять, но до этого по мне уже успел снайпер отработать. Мы шли на охранение, и с холма дальнего отработал снайпер. Работал с СВД — оружие такое, работать может на 450–500 метров, максимум на 600, а там расстояние было больше 800 метров. Свистанула пуля, КАМАЗ пробила, думаешь: «Ни хрена себе». Они же по приоритетным целям работают, а я пулеметчик — их не любят. Я же легкобронированную цель могу вообще сжечь, особенно если бронебойно-зажигательными заряжен, можно танк ослепить.

Но сидеть на одном месте нельзя, постоянно менял позиции. Только это и спасало. Любой адекватный пулеметчик скажет: «Не сиди на одном месте». Всегда нужно менять две, три, четыре точки. Между ними прыгаешь, бегаешь и можно выживать.

А в первый день боестолкновений (ухмыляется) был минометный обстрел. Был под «градами», был под «фосфором», был под 120-м, под 80-м — под всем. Еще и польские мины — штука подлая, без звука подлетает. Лежу в яме и такой: «Стоп, стоп, стоп, всё, хватит». Это были единственные слова: «Стоп, стоп, стоп, хватит, хватит, хватит». Ха-ха… И думаешь: «Пацаны, давайте-давайте, отрабатывайте». Это про контрбатарейщиков наших, артиллеристов.

Я недавно встретил забайкальцев-артиллеристов — они там тоже под Изюмом стояли — я им сказал: «Парни, самая лучшая работа, что на фронте видел, — контрбатарейная стрельба ваша. Да, это, быть может, связано с командованием, с тем, кто работал по определению местонахождения артиллерии врага». Там стодвадцатка и восьмидесятка работали, они постоянно ездили, меняли точки.

Наши контрбатарейщики работали прекрасно — всегда ответка была, ответка еще и прекрасная. Всегда отрабатывали четко. Вот сижу, думаю: «Пацаны, давайте, давайте». И тут — бум, наши заработали, а там всё заткнулось, сбежалось, испугалось. И мы сидим, довольные до жопы.

Один раз не мог определить, «Байрактар» летел либо «Иноходец» (речь идет о беспилотных летательных аппаратах. — Прим. ред.) наш — откуда летит, непонятно. Нет такого, что полоса — там свои, а там плохие. И вот оно летит, у меня командир начал по нему стрелять, а я говорю: «Ты че? Вдруг это "Иноходец", мы сейчас наш собьем». Я чувствовал, что, если стрельну, тот упадет, тем более у меня пулемет, да и стреляю хорошо. Я понимаю, что снести его смогу, но не понимаю, что летит — они похожи. Если постоянно видеть, там да, глаз будет набит, а тогда я не понимал. Поэтому не стал. А вдруг это батарейщиков наших, вдруг они с помощью этого отлично работают, а я нашу защиту сниму — зачем это надо?

Первые ощущения такие.

— Как своих и чужих отличать?

— Никак. Был огонь по своим. Ты если первым увидел, должен примерно понять, кто там идет. Когда мы на разведку ходили со старшим группы, я прикрывал, он запускал дрон. Моя задача была включить-выключить дрон, он ловил свою машинку. Распределение обязанностей такое нужно, потому что буквально через две-три минуты был прилет по местности, мы должны были оттуда уйти, не успели — всё.

Когда мы ходили на такую разведку, сообщали: «Два карандаша идут туда-то и туда-то». Ничего нельзя говорить, просто условное обозначение каких-то точек. Там встречают нас парни, курят, спрашивают, кто идет, позывными отвечаем. Проходили через ребят, выходили поближе к полям и запускали, делали работу и сваливали оттуда. Запускали, конечно, там, где людей нет, потому что ответка по-любому полетит.

Свой-чужой, как правило, это договорняки между своими. Бывало, что на панике парни начинают отступать, не поймешь, кто отступает. Линия фронта, она такая. Две полосы взяты нами, между ними танк иногда выезжал, работал, перед нами поляки. Иногда эти части они захватывали, иногда мы. Вот такая гармошка.

— А как позывные даются?

— Все по-разному. Я раньше себя определенным словом называл, ну и пацаны мне сказали: «Это длинно». А звал я себя «Баралгин». Сказали: «Барой будешь». Ну и я: «Ладно, Бара так Бара». А потом узнал, что у римских легионеров крик на атаку был «Бара». И я такой: «Круто, вообще подходит».

— Как возвращались?

— Получилось, что я завис в части на 2 недели. Ждал, ждал, не дождался, сказал: «Мне ехать надо». Мне и лечиться надо было, чего медсестра в полевом госпитале сделает, у меня оба мениска оторваны. Дохромал до Москвы, там пацаны помогли, пустили переночевать, я там билет купил и улетел.

— Лечение много времени заняло?

— Не, там губер суетнулся, он, конечно, не помнит уже — у него же много военных, много с кем встречается. Он тогда подсуетился, мне без очереди сделали операцию, всё пришили, всё зашили, откапали, откормили, отпоили, и всё идеально было. Я после этого, когда вернулся на фронт, и с «Урала», и с КАМАЗа прыгал. Всё по правилам, несмотря на то, что вес большой. Придерживаюсь за борт, пулемет на плечо и на конец борта прыгаю.

У меня всегда был комплекс, что я буду замедлять пацанов-бойцов. В некоторых случаях я был лучше, чем некоторые обычные парни, — быстрее выходил, быстрее понимал, что нужно освободить, быстрее понимал, что кому-то нужно помочь и так далее.

— Я бы сказал, что и сейчас ваш протез незаметен, хромоты вообще не вижу.

— В этом еще не очень удобно ходить. Я бы штаны надел, вряд ли со мной кто-нибудь сейчас разговаривал. Да, где-то там у меня орден Мужества маячит, где-то там медаль «За отвагу». Рапорт был отправлен, но когда придет, не знаю.

Конечно, хотелось бы вот так приехать в Читу, чтобы пионеры, шарики, всё такое, почетный караул встал. Вот такое, знаешь, чтобы женщины плакали, а мужчины обнимали, друзья, знакомые. А оно вышло классически, спокойно приехал, переоделся. Мать, конечно, плакала, когда увидела, брат даже прослезился — это тоже было тяжело, самому сдержаться. Всё нормально, живой, здоровый, без ранений.

— С менисками проблема была, а контузию не заработали?

— Ну так, немного подконтузило. Но ничего, откапался. Сейчас немного ухо булькает, головокружение редкое, но это непонятно, с чем связано. За питанием не следишь, я пытаюсь в спортивный режим вернуться, но здесь лишний вес быстро набирается — всё вкусное, всё доступное.

Еще знаешь что? Со всеми парнями связано. Ты же постоянно там места меняешь, ночуешь непонятно где и, бывает, утром или ночью просыпаешься, несколько секунд не понимаешь, где ты находишься. Думаешь: «Что? Что? Где я? Где я? Где мой шмурдяк (личные вещи. — Прим. ред.)?»

Я не лежу на кровати, не дергаюсь в конвульсиях, это в голове. Потом такой: «А, да, я дома». Или наоборот: «А, да-да, я в окопе. Всё нормально». С кем ни разговаривал — постоянно такое.

— Протез у вас, кстати, необычный. Сами делали?

— Нет, мне это делал товарищ, он в другой сфере работает. Протез у меня уже давно, я в основном в нем на тренировки хожу. Полезен, когда становую тягу тяжелую делать надо или еще что-то такое. Он довольно крепкий, долгоиграющий, но на нем сильно долго не походишь.

— А на каком во время СВО бегали?

— Он легче, и на нем можно дольше ходить. Его делал сам, там чешуя дракона, вся фигня. Но такое — рисунок потом снял и облегчил еще сильнее.

Я еще в протезке (организация, которая занимается протезированием конечностей. — Прим. ред.) одно время работал, хотел что-то кастомное (сделанное своими руками. — Прим. ред.) делать, но на это времени много уходит, средств.

— Можно же будет сделать свой бизнес по созданию уникальных протезов. Мне кажется, такого у нас не хватает.

— Конечно, не хватает. Если организовывать, нужны какие-то вливания, вложения и так далее. Сейчас, опять же, много парней появится с разными увечьями. Я всегда топил за то, что не надо это скрывать.

Иногда ты не хочешь, чтобы на тебя все постоянно пялились, кто-то пальцем тыкал или еще что-то — надеваешь протез с косметикой, и не видно ничего. Прихрамываешь, да, но ничего. Многие топят за то, что «а зачем скрывать?» Даже девчонки некоторые. В принципе, нормально смотрится, прикольно даже.

Некоторые парни вообще классно делают, причем руками и подручными инструментами. Фотографий не осталось, но с человеком познакомился, когда на соревнования ездил, у него тоже протез голени — он сделал из костылей ручных, которые подбирают, он из них собрал и кастомизировал в технопанк. Я даже этих костылей не увидел.

А он такой, знаешь, дядька возрастной, седоватый. Не сказать, что пацан и что-то про технопанк (жанр произведений, связанных с различными технологиями, например, если произведение в стиле стимпанка, то все приборы и инструменты будут работать на пару. — Прим. ред.) шарит. Я фоткал, смотрел, себе такой хотел, но не осталось. Было бы время, желание, можно и такое замутить.

Это же творчество, а творчество — не всегда быстро. Ты можешь сделать что-то такое, что будет на потоке, но все любят что-то индивидуальное. Девчонкам вообще сложно угодить. Парням надо, чтобы что-то крутое было.

— Вы сами же творческий человек, рисуете?

— Нет, сейчас нет, но было такое в школе.

— Для чего спрашиваю-то. СВО когда-нибудь закончится, с документами всем бывшим участникам помогут. Чем дальше будете заниматься?

— Я компьютерщик. Я и в фонде сейчас на этой же должности — по информатизации. Я никогда не парился — если что-то надо там открутить, прикрутить, сломать, выпроводить. У нас такая страна, где люди должны уметь всё. Я компьютерщик, но я всё могу. На работе у меня одни девчонки, они меня сильно не нагружают, иногда даже спрашивать надо, предлагать, мол, давайте там-то помогу.

Я думаю, что даже когда это всё закончится, появятся еще какие-нибудь направления. Возможно, надо будет парням какое-нибудь обучение. Это же надо сопровождать, чтобы не было такого — ты приезжаешь и не можешь понять, где ты и что ты. Часто думаешь о том, чтобы вернуться. Общество разное, гражданка — это одно, там другое. Люди себя по-разному ведут.

— А в чем разница?

— Когда близок к смерти, все характеры всплывают, очень сложно быть лицемерным на фронте. Очень сложно. Вся шелуха, всё слетает. Какой человек есть, такой и есть. Страхи, зависть — ничего этого нет, только братство и взаимовыручка. Это и превращается в патриотизм людей на фронте. Кто-то может кричать, что он жуть какой патриот, а по факту человек не может свою пятую точку оторвать, из окопа вылезти, чтобы раненых пацанов затащить. Лучше не кричать, что ты патриот, а спокойно молча на деле показывать. Потому что не всегда ты можешь быть на пике своих чувств и ощущений, где-то тебя так дизморалить (чувствовать себя неуверенно. — Прим. ред.) будет, что ты даже ноги передвинуть не сможешь, дышать нечем, а у тебя за спиной и спереди твои товарищи. И ты чё, будешь кидать?

Эти парни, которые оттуда возвращаются, здесь этого не видят, не видят взаимовыручки, хотя это нормальное поведение общества. Часто подсаживаются на стакан. Чего грешить, я тоже, было дело. Сложно. Очень жесткий контраст безопасности и опасности. Ты когда выходишь в безопасное место, тебя так расслабляет, ты постоянно находишься в полусонном состоянии комфорта, удобств. Тебя это всё расслабляет, все ездят по дорогам по правилам, к примеру. Что отдельный разговор, конечно.

— А там никто ничего не соблюдает?

— Вообще пофиг. Если у тебя уазик, а на перекрестке «Урал» — ты не будешь разбираться, главная у тебя дорога, не главная. Вот махнет, тогда можно ехать. Лучше подождать, пока проедет. Он везет снаряды, опаздывает. Ему что, проедет по твоему уазику и дальше, может, чуть-чуть притормозит, чтобы подвинуть тебя.

— Так здесь, получается, слишком спокойно?

— А тут ты в этом спокойствии расслабляешься, еще плюс немного алкоголя, и ты так кайфуешь — постоянно в каком-то полете. Как всё хорошо. И пацаны на это подсаживаются.

Чтобы они не сидели на этой шляпе, надо адаптировать людей. Должен работать какой-то психолог. Еще контузии у многих. А контузия на алкоголь тяжело ложится, углубляется травма. Психическое здоровье ухудшается. С парнями надо работать, погружать их в какую-то структуру, вещами увлекать — мотоспорт, например, какие-то походы, воспитание молодежи. Можно создать организацию по работе со студентами, с молодежью, которым прикольно пострелять, в походах поучаствовать. Вот это я бы на поток поставил.

Я понимаю, что есть опасность, но обучать обращению с оружием молодых людей нужно не только с института, но и со школы начинать. Я понимаю, что всё вооружение сделано довольно просто и логично, со всем можно разобраться, но, знаешь, парни с СВО могут приходить, рассказывать, что происходило, как лучше выживать и, допустим, проводить походные мероприятия. И он [участник] будет делиться своими знаниями и историями, опытом. Это один из вариантов только.

Осталось только назвать это прикольно, чтобы молодежь потянулась. Молодые люди хотят что-то необычное, опасное, интересное. Почему лучше молодому на войну? Потому что ты молодым вообще не понимаешь, что происходит, и такое творить можешь. Они там иногда на подвиги шли.

А фонд, я думаю, будет еще долго работать. Любая договоренность, остановка боевых действий для нас будет поражением — нам нужно додавить до конца. Если до конца это не додавим, по плану — до полной демилитаризации, если полностью этого не сделать… всё по новой будет.

— Вы говорили, что многие спиваются, и сами чуть на это не попались. Как вы из этого выбрались?

— Тяга всё равно остается. Когда друзей встретишь, обязательно выпьешь, не без этого. Желание продолжения движа, работа с фондом, спорт я не оставляю, он периодически в моей жизни присутствует и будет присутствовать. Неохота из общества выпадать, хоть я и не очень люблю в обществе быть. Мне нравится спорт, мне нравятся люди-воины, бойцы — такие ребята, которые активные.

— А по спорту, пауэрлифтинг или на что-то другое отошли?

— Пауэрлифтинг отошел, потому что травма была. Я не стал в этой сфере двигаться, может, когда-то вернусь. В принципе, спорт не имеет возраста. А так, для себя занимаюсь, много общих друзей, музыки драйвовой, которую именно в спортзале слушать интересно, когда железки поднимаешь. Такой своеобразный клуб по интересам.

— В мотоклуб не пора?

— Об этом я давно мечтаю. Видишь, какая проблема, я же не могу скорости переключать. Мне надо либо автомат брать, а байк на автомате — это что вообще такое? Это как женщина резиновая, такое себе. Как мне переключать, если только на руку перевести.

А это надо определиться с моделью мотоцикла, определиться с человеком, кто мог бы это сделать, зарегистрировать. Деньги опять же, а их еще и заработать надо, а чтобы заработать, надо много поработать.