«Законы не всегда справедливы, а справедливость не всегда законна». Интервью с судьей по уголовным делам в Чите

Председатель Читинского районного суда Татьяна Большакова в судебной системе уже больше 20 лет, 15 из которых сама вершит правосудие. Сейчас она специализируется именно на уголовных делах, и количество вынесенных ею приговоров исчисляется тысячами. Впервые на «Чита.Ру» — интервью с судьей, в котором мы поговорили об особенностях профессии, об отношении к подсудимым, профдеформации, самых страшных преступлениях, смертной казни и об освобождении из колонии ради СВО.

— Если говорить лично о вас, насколько сложно быть судьей? Насколько морально тяжело наказывать и лишать людей свободы?

— Конечно, работа сложная морально, и безусловное качество, которым должен обладать судья, — это не только человеколюбие, но и справедливость. Я уже говорила в каком-то из интервью о том, что законы не всегда справедливы, а справедливость не всегда законна. Руководствуемся и такими принципами, но справедливость всегда должна восторжествовать. Это в приоритете. И мы в данном случае встаем на защиту потерпевших от преступлений. И когда речь идет, допустим, о преступлениях, совершённых в отношении несовершеннолетних, то, безусловно, мы обязаны встать на защиту ребенка и в первую очередь защищать его интересы.

— Сколько в среднем у вас дел в году? Если сложно назвать за год, можно за другой промежуток, месяц например.

— Да, в принципе, несложно. За время работы мной рассмотрено несколько тысяч дел и материалов. Наверное, за десять тысяч цифры уже перевалили, учитывая, что я работала мировым судьей, рассматривала и гражданские, и уголовные дела, и дела об административных правонарушениях.

Но после назначения в Борзинский городской суд я специализировалась уже исключительно на рассмотрении уголовных дел. В Читинском районном суде я также специализируюсь исключительно на рассмотрении уголовных дел и материалов. Поэтому в среднем сейчас сотня дел за год — это обязательно, плюс материалы. Нагрузка высокая у суда, в маленькой нагрузке не работала никогда.

— С какими преступлениями чаще вам приходится работать?

— В Читинском районном суде специфика дела в основном связана с преступлениями в сфере лесонарушений, то есть это незаконная рубка. Это обусловлено территориальностью Читинского района — у нас лесной массив занимает достаточно большую часть района. Также рассматриваем дела и в сфере незаконного оборота наркотических средств. Категория в основном вот такая. И в том числе преступления в сфере нарушения Правил дорожного движения. К сожалению, в наше время почему-то водители считают нормальным сесть за руль в нетрезвом состоянии, что в большинстве случаев неизбежно ведет к дорожно-транспортным происшествиям, в результате которых гибнут люди, которые не допускали никаких нарушений, но стали жертвами вот таких пьяных водителей. Вот это бич нашего времени.

— Бывают ли у вас угрызения совести после вынесенного приговора?

— Нет, никогда. Потому что каждое дело, оно индивидуально, нельзя все дела отнести под одну гребенку, и каждое дело делу рознь. Пусть даже это будет одинаковая статья обвинения, но в каждом случае привлекаемые лица — это личности разные абсолютно, и к каждому делу абсолютно индивидуальный подход. И свои судебные акты я принимаю с таким посылом, чтобы моя совесть была чиста. После каждого рассмотренного мной уголовного дела я сплю спокойно.

— Всегда ли судьи справляются со своими эмоциями во время судебных заседаний?

— Знаете, мы все люди, и наши эмоции, они тоже иногда зашкаливают. И рассматривали мы такие дела, когда в судебном заседании плакали все — и стороны плакали, и секретарь плакал.

— Что это было за дело?

— Когда погибли дети. Такое дело мы рассматривали в Борзинском городском суде, где я на тот момент трудилась. Там утонули трое детей в автомобиле. Отец оставил машину без присмотра, и автомобиль скатился в озеро. Из пяти находившихся в машине детей удалось спасти только двоих. Невероятно сложное дело, эмоциональное. Плакали все.

И само дело, конечно, вызывает эмоции, потому что оно содержит в себе заключения экспертиз, фототаблицы. И у прокурора ком в горле стоял, и такое бывало. Но самообладание должно быть. Я о чем и говорю, что для судьи в приоритете самообладание и возможность вести процесс, какое бы дело сложное ни было по эмоциональной нагрузке либо по различным другим моментам.

Судья должен быть судьей и оставаться им. Это, безусловно, сила характера, сила духа. И могу вас заверить, что из всех судей, с которыми мне довелось работать и общаться, все наделены именно такими качествами, и я полагаю, что другие люди и не становятся судьями.

— Как вы справились с профессиональным выгоранием? Вообще есть ли оно у вас? Вот этот поток уголовников и все эти тяжелые решения…

— Я скажу вам так, что на сегодняшний день, а я с 2009 года работаю судьей, сказать, что у меня наступило профессиональное выгорание, я не могу. Учитывая то, что наше законодательство не статично, оно меняется постоянно и мы вынуждены за ним следить, потому что неумолимо развивается наше общество и мы развиваться должны в ногу с ним, учитывая все инновации, в том числе искусственный интеллект, о чем сейчас много очень говорят. То есть стагнации нет. Мы привыкли работать всё время вот в таком темпе, и сказать, что наступило профессиональное выгорание, — я с таким, по крайней мере, не сталкивалась, и среди моих знакомых, моих коллег я не наблюдала.

Но опять же, если наступает такое профессиональное выгорание, судья вправе подать документы, уйти в отставку. Более того, у судей есть определенный срок для выхода в почетную отставку, то есть эти приоритеты, конечно, в судейской профессии есть, и они не напрасны, они обусловлены именно сложностью работы судьи, и я считаю, они вполне правильны.

— Сейчас в российских судах очень мало оправдательных приговоров. Можете вы сказать, почему так? И были ли в вашей практике такие приговоры?

— Безусловно, были оправдательные приговоры в моей практике. Да, их было не так много, но я вам скажу так. Уголовное дело проходит не через одни руки, понимаете? Сначала его расследует следователь. Обвинительный акт либо заключение он согласовывает непосредственно со своим руководителем, а в дальнейшем с прокурором, и только потом дело поступает в суд. То есть, учитывая то, что на сегодняшний день требование к следователям, дознавателям, прокурорам — это наличие высшего юридического образования, оно позволяет на профессиональном уровне расследовать дела. И когда опытные люди с определенным образованием расследуют дела, а затем более опытные люди проверяют эти дела, и они уже заходят в суд, я считаю, что исключительно этим обусловлено малое количество оправдательных приговоров, потому что ни один прокурор не направит уголовное дело в суд, если будет сомневаться в квалификации действий обвиняемого.

— Пытались ли вам дать взятку?

— Нет, в моей практике, слава богу, такого не случалось. По крайней мере, в Забайкальском крае о таких случаях я ничего никогда не слышала. И слава богу, я о чем вам и говорю, после каждого вынесенного решения я сплю спокойно. И я так думаю, что при получении взятки спокойного сна после приговора явно не будет.

— Сейчас будут наивные вопросы, но они очень многих интересуют. Опишите, что происходит, когда судья удаляется в совещательную комнату. Как это выглядит? Вы просто сидите и думаете?

— Разумеется, да. Судья уходит в совещательную комнату, когда мы заканчиваем рассмотрение дела. У нас наступает время, когда мы остаемся наедине с самими собой, если дело рассматривается не коллегиально. И уже принимается решение о виновности либо невиновности лица и, в случае признания его виновным, вид и размер назначаемого наказания.

Я уже говорила о том, что дело делу рознь и каждое дело индивидуально. Мы здесь должны учитывать личность, обстоятельства совершённого преступления, мотивы, цели. И находясь в совещательной комнате, как правило, сам с собой сидишь и думаешь, как поступить правильнее, чтобы данный приговор, данное судебное решение отвечало требованиям не только законности и справедливости, но и человечности в первую очередь.

— Вот эти огромные тома судебного дела — судьи правда их целиком читают?

— Безусловно. Я вам скажу больше, мы читать дело начинаем до того, как идем в судебный процесс. Дело же мы должны изучить в полном объеме, поступают дела по 100 томов, по 200, по 300.

— И сколько времени уходит на прочтение стопки в 100 томов?

— Дело делу рознь, и опять же говорю, что всё зависит от того, в каком порядке расследовалось дело, насколько опытными следователями. Я не готова вам сказать что-то конкретное. На каждое дело — определенное количество времени, и есть дела, которые очень часто встречаются у нас в производстве, по которым мы знаем, на каких моментах акцентировать свое внимание, но дело, безусловно, изучено всегда до начала судебного заседания в полном объеме. Это залог успеха судьи при вынесении окончательного решения по делу.

— Раздражает ли вас зачитывать приговоры по сто часов?

— Вы знаете, нет. У нас же внесены изменения. Сейчас мы зачитываем вводную и резолютивную часть приговора. Да, были ранее приговоры очень большие, и сейчас есть огромные приговоры, но поскольку прочтение этого приговора, как правило, занимало длительное время, порой это доходило до нескольких суток, недель, то сейчас очень удобно. Поэтому раздражения нет. Да и если начинает что-то раздражать, то надо вставать и уходить. Я свою работу люблю, ценю ее, и она меня точно не раздражает.

— Было ли такое, что вам угрожали после приговора или преследовали?

— Да. Но я отношусь к этому таким образом, что люди на эмоциях, когда понимают, какой срок им назначен судом. Естественно, я разъясняю в этом случае, что у них есть право на обжалование, и, как правило, такие приговоры обжалуются. В моем случае не было такого, чтобы я вынесла приговор, лишив человека свободы, и его затем оправдали. И, в общем-то, я не расценивала это как угрозу. Я расценивала это больше как эмоциональный порыв. Более того, когда я рассматривала в дальнейшем вопросы по исполнению этого приговора, были случаи, что подсудимые передо мной извинялись, и я, в принципе, понимала, что это такой порыв был у этого человека. Серьезно я к этому никогда не относилась.

— Не было страшно?

— Нет.

— А в чем заключалась это преследование? Они как-то на вас выходили, лично звонили?

— Нет, после оглашения приговора, непосредственно в зале суда. Тогда не велась аудиозапись судебного заседания. Я вот скажу, что введение аудиозаписи судебного заседания, безусловно, подсудимых дисциплинировало. Как бы не очень мы были рады этой аудиозаписи, не знаю почему, сейчас я очень довольна, что она ведется. Даже хотя бы в том ключе, что, если подсудимый с чем-то не согласен и говорит: «Ага, этого не было в судебном заседании», аудиозапись опровергает эти доводы.

И напротив, если судья допустил ошибку и подсудимый на это указал, то апелляционная инстанция, прослушав аудиозапись, видит эту ошибку и либо отменяет судебное решение, либо исправляет эту ошибку.

— Как вы думаете, может ли вообще судья испытывать симпатию к подсудимому, влюбиться в него, вообще возможно ли такое? Есть в них что-то привлекательное, на ваш взгляд? Как вообще относитесь к такой концепции?

— Вопрос, конечно, интересный. В моем случае такого не случалось никогда. Вы понимаете, это же моя работа, и рассматривать, допустим, подсудимого как объект в таких вот отношениях — конечно, никогда в моей практике такого не случалось. И в практике моих коллег я такого не знаю.

А сказать, что симпатия… Симпатия как к человеку может быть, безусловно. Уважение вызывают некоторые подсудимые, которые действительно понимают, что совершили преступление, стоят и говорят: «Да, я это совершил, я раскаиваюсь, я виноват». Он объясняет причину, он объясняет мотивы, и ты понимаешь, что человек осознал и понял. Не скажу, что это вот прямо симпатия какая-то, но уважение. И напротив, когда доказательства абсолютно все против, а крутится как уж на сковородке, то понимаешь, что это за человек и уважения уже недостоин. Но в любом случае это никоим образом не влияет на справедливость в принимаемом решении. Я еще раз говорю, что справедливость — это приоритет.

— Вот есть такой жанр в массовой культуре, True Crime называется — это литература, подкасты, документальные фильмы про криминал. Вы такое смотрите в нерабочее время?

— Нет, вне работы я стараюсь абстрагироваться и заниматься своими любимыми делами и домом. И на работе мне этого хватает, мне этого достаточно, поэтому такой необходимости и интереса такого у меня нет.

— Есть ли для вас разница, кто сидит на скамье подсудимых — мужчина или женщина?

— Ну разница не разница. Во-первых, в Уголовно-процессуальном кодексе и в уголовном законе есть свои отличия в этих вопросах, когда речь идет о наказании, и, безусловно, я это учитываю. Но вот если личное отношение, мужчина это или женщина, по половому признаку это какая-то дискриминация — такого нет. Всё исключительно в рамках закона.

— Остаетесь ли вы судьей за порогом дома, в личной жизни или научились разделять работу и личную жизнь?

— Однозначно разделяю работу и личную жизнь, потому что дом — это дом, это семья, это другое, а работа — это работа. На работе я руководитель, а дома я мама. Сын у меня уже взрослый достаточно, он самостоятельный гражданин, у него своя семья. И когда сын посмотрел видеозапись одного моего судебного заседания, он сказал: «Мама, это не ты». То есть дома я другая, а на заседании я судья.

— Нет такого, что вы дома строгая, командуете, как судья?

— Наверное, есть авторитарные замашки (смеется). Но куда без этого? Наверное, да, наверное, что-то есть. Ко мне прислушиваются родственники, для них мое мнение все-таки значимо. Но в целом нет, я не скажу, что я прям вот судья: «Как я и сказала — так и будет». Нет, конечно, нет.

— Вы столько уже работаете в судебной системе, столько сталкиваетесь с преступниками. Нашли для себя какой-то ответ на вопрос, почему вообще люди убивают?

— Вы знаете, что со временем, рассмотрев большое количество дел, я понимаю, что основной бич совершения преступлений — это алкоголь. Большинство преступлений совершается в алкогольном опьянении, поэтому я всегда буду убеждена, что алкоголь — это зло, и всегда буду против этого. На скамье подсудимых порой оказываются люди абсолютно не криминальные, но вот алкоголь сделал свое злое дело. Зеленый змий поднял свою голову, и человек перестал быть человеком.

— Был ли случай, может быть, какое-то необычное судебное заседание, когда вы чуть не ушли из профессии?

— Нет, никогда так не было. Скорее, были судебные процессы, в которых я была убеждена, что нахожусь на своем месте и я всё делаю правильно.

— Какие профдеформации есть у судей и ощущаете ли вы что-то такое у себя?

— В большей степени анализирую ситуацию. Когда, допустим, происходят какие-то конфликты между моими знакомыми людьми, товарищами — жизнь же все-таки, я не привыкла слушать только одну сторону, вот этого не отнять, и я слушаю две стороны и делаю свои выводы. Я не подвержена чужому влиянию. У меня на всё есть свое мнение, свой взгляд, свое видение ситуации. И аналитический склад ума, то есть бесконечный анализ — вот это есть. Это, может быть, и есть профессиональная деформация. И попустительски я не отношусь ни к одному такому событию. Я стараюсь всегда разобраться, докопаться до истины.

— Вот у нас, у журналистов, мне кажется, если такая профдеформация, что у нас грубеет сердце. Есть ли такое у судей?

— Грубеет сердце? Не думаю. Каждое уголовное дело я пропускаю через себя. Я смотрю на судьбу людей, и для меня немаловажно в работе в суде, я всегда об этом говорю, человеколюбие — это основная черта, которой должен обладать судья. Вот видите, я уже столько основных черт назвала, и все они основные. Я считаю, что людей любить нужно.

— За годы вашей работы вы поняли для себя, что люди больше хорошие или плохие?

— Безусловно, больше хорошие. И я всегда стараюсь в людях видеть хорошее, нежели плохое. Хороших людей на порядок больше.

— Как вы думаете, исправляет ли колония?

— Кого-то исправляет, а кого-то нет. Это мое убеждение, потому что некоторые, выходя оттуда, попадают туда снова, а некоторые остаются людьми и понимают, что это не их место. Поэтому сказать опять же, что она всех исправляет, — нет, я этого не скажу.

— Но больше все-таки да или нет?

— Хороший вопрос. Вот знаете, такую статистику не вела. Но я вам сказала, что есть люди и такие, и такие. А уже это выбор каждого, понимаете? Просто есть люди, которые нарушают закон и второй, и третий раз, и они попадают снова ко мне в процесс. То есть я знаю, что я его осудила, он уже был в местах лишения свободы и он вернулся и снова оказался на скамье подсудимых. А есть и такие, которые не возвращаются. И все-таки, наверное, тех, кто не возвращается, их больше.

— Были ли случаи, когда было жаль прямо убийцу или вора на скамье подсудимых?

— Были такие.

— А можете рассказать про такой случай?

— Был у меня подсудимый, не молодой, но и не старый. Он прошел детский дом-интернат, судьба у него складывалась очень нелегко. В дальнейшем он получил квартиру от государства как сирота. С этой квартирой его обманули какие-то мошенники. Человек опять оказался на улице, и в силу своей неопытности и отсутствия знаний он просто воровал для того, чтобы выжить. Конечно, я человек, я понимала это и назначила ему условную меру наказания, и в дальнейшем при исполнении приговора усилиями уголовной исполнительной инспекцией и не без участия суда ему помогли трудоустроиться, потому что уголовная инспекция обладает такими полномочиями.

Толчок всегда должен быть. И я вижу, что парень неплохой, но вот так сложились обстоятельства. И документы у него похитили, то есть ему потом помогли и документы восстановить. Были и такие случаи, что ко мне приходили осужденные после отбытого наказания и благодарили меня. Причем осуждены они были не на маленькие сроки. Было и такое.

— А с убийцами такое было у вас?

— Я уже вам говорила о том, что люди абсолютно некриминальной направленности совершают преступления в состоянии алкогольного опьянения. Конечно, были. Поэтому я понимала, что человек действовал в данном случае не своим трезвым разумом, а пьяным умом. Вот результат.

— Какое преступление для вас самое страшное?

— Насилие в отношении несовершеннолетних. Для меня эти преступления всегда очень страшные и тяжелые при рассмотрении. Тяжелые морально.

— Много ли таких эпизодов вам приходилось рассматривать?

— Достаточно. Они заслушиваются в закрытых судебных заседаниях. Ты просто понимаешь, что судьба ребенка искалечена… Сложные дела.

— Как пережить такие дела? Как вы справляетесь?

— Физическая нагрузка.

— Спортзал?

— Да. Это правда помогает. И вообще, как говорили мои родители всегда, смена труда — это и есть отдых. Поэтому один труд, интеллектуальный, меняю на физический, и тем самым мне удается справиться с проблемами.

— А как еще вы расслабляетесь и что вообще любите в жизни?

— Вообще я очень люблю дачу, огород, я люблю землю и всё, что с этим связано. Конечно, я не так давно переехала в Читу, здесь дачи у меня еще нет, но в планах у меня это есть, обязательно. Я люблю растения, люблю свежий воздух. И поэтому для меня выезд на природу — это вообще самый лучший отдых.

Ну а тем более если в компании хороших людей, своих друзей, родственников, это вообще замечательно. Куда-то съездить в лес, к воде — замечательно.

— Многие ли судьи верят в Бога? И верите ли вы?

— Я верю, безусловно. Есть у меня знакомые судьи — приверженные атеисты, но большинство все-таки люди верующие.

— Как-то это совмещаете с практикой?

— С практикой? Ну хожу в церковь, ставлю свечки за осужденных людей и за их исправление обязательно.

— Многие называют судебную систему неидеальной. Возможна ли какая-то идеальная судебная система без сбоев?

— Я вам скажу, что ни в одной стране мира идеальной судебной системы нет. Как бы ни превозносили судебную систему европейских стран, как бы ни превозносили судебную систему Соединенных Штатов Америки — ничего подобного. В каждой судебной системе есть свои плюсы и минусы. Я считаю, что здесь однозначно на такие вопросы ответить нельзя.

— Много ли вы знаете случаев, когда осудили невиновных, и было ли такое у вас?

— В моей практике было одно дело, когда я вынесла обвинительный приговор в отношении женщины — руководителя финансового отдела за присвоение денежных средств. Дело было весьма сложное. Оно трижды обжаловалось в апелляционном порядке и дважды в кассационном, но в итоге был постановлен оправдательный приговор.

Женщина не понесла никакого наказания. Да и наказание-то там было не связано с лишением свободы. Я уже даже не вспомню, это было очень давно, в начале моей судейской карьеры. Ну вот, такое было.

— Ну вот один случай из вашей практики. А в целом знаете про такие случаи у нас по краю?

— В настоящий момент не готова сказать. Знаю, что были оправдательные приговоры вынесены на основании вердикта присяжных заседателей по делам, где лица были безусловно виновны. Здесь уже судья только следит за процессуальным порядком ведения заседания, осуществляет процессуальные права сторон, а вердикт остается за присяжными.

— Нужно ли вернуть смертную казнь, как вы думаете?

— Я считаю, нет. Смертная казнь не нужна. Во-первых, как мы уже с вами говорим, не исключена же судебная ошибка, правильно? И такие случаи могут быть. И я считаю, что смертная казнь, даже в отношении отъявленного преступника, — это слишком легкое наказание, наверное.

Пожизненное лишение свободы — это все-таки более серьезное наказание. И опять же идем к Богу. Не мы ведь им жизнь давали, не нам ее и забирать. Я приверженец вот такой позиции. И я не знаю, каким надо обладать характером и силой воли, назначив такую меру наказания. Хотя я судья строгий.

— А у вас, возвращаясь к теме самых сложных дел с насилием над детьми, не возникало желания, глядя в глаза преступнику, вынести такой приговор?

— Я не даровала жизни этому человеку, я не вправе ее лишать.

— А если бы вы были не судьей, то кем?

— Врачом. Мое первое образование — медицинское.

— Чем вы гордитесь в своей работе, может быть, какое-то было громкое дело?

— Ну дел было громких очень много, к которым проявляли интерес журналисты. И сказать, что я ими горжусь, — ну нет. Я горжусь каждым своим судебным актом, постановленным, будь это обвинительный либо оправдательный приговор либо постановление о прекращении уголовного дела. Я горжусь каждым своим делом, оно мною пережито, и я считаю, что каждое дело весомое и значимое для меня.

— Не обидно ли вам, что люди, которым вы, например, вынесли приговор, могут в теории избежать наказания и отправиться в зону СВО?

— Вы знаете, сейчас же очень пристальное внимание к таким людям. И сказать, что они смогут избежать наказания, убыв в зону СВО, — нет. Случай случаю рознь, и уверяю вас, что не все осужденные могут себе позволить отбыть на СВО. В данном случае оценивается категория преступления, смотрится и учитывается рецидив преступлений. Я убеждена, что в этом направлении государство работает правильно.

— Но у вас нет лично чувства, что всё это было зря, что вы человека наказали, а он всё равно вышел из колонии?

— Каждый искупает свой долг по-своему — это во-первых. А во-вторых, знаете, эффект бумеранга никто не отменял. И в жизни это абсолютно есть. На всё воля Божья.

— Какое дело вы запомните на всю свою жизнь?

— Вы знаете, много таких дел. Большое дело я рассматривала, работая в Борзе. Дело в отношении организованной преступной группы, где на скамье подсудимых было 15 человек, было порядка ста потерпевших, было множество преступлений, я даже не помню сейчас по количеству. Процесс был сложным сам по себе, учитывая контингент подсудимых, потому что это были люди с такой устоявшейся отрицательной направленностью в плане правопослушного образа жизни, и вели они себя соответственно на судебных заседаниях. Но вот я уже говорила, что некоторые уже освободились по окончании срока, в том числе и лица, которые были на СВО, есть уже лица, которые вновь попали в места лишения свободы, — ну каждому свое. Но вот это дело запомнила, потому что оно меня научило работать более четко и слаженно, более собранно. Ну и, в общем-то, было очень много нюансов, за счет которых я приобрела определенный опыт.

— А если говорить про такое дело, которое вы запомните на всю жизнь не с практической точки зрения, а которое вас ужаснуло?

— Это каждое преступление, нельзя выделять, чтобы прямо ужаснуло. Может быть, поначалу такие дела были. А так это, безусловно, убийства, особенно убийства безжалостные. Вот они, конечно, ужасают, и поражаешься порой человеческой жестокости, не можешь найти ответа на вопрос: «Почему?»

— Декриминализация домашнего насилия — как вы думаете, это правильное было решение? Таких же случаев очень много, и часто женщины лишены защиты.

— Вы неправы. Декриминализации полной не произошло однозначно, в уголовном законе есть статья за причинение побоев, мы наказываем и смотрим, в каких обстоятельствах это происходит, как, почему. Вы тут немножко неправы. Декриминализации как таковой нет. Просто вынесены в отдельную статью Кодекса административных правонарушений эти побои, если первично, потому что да, действительно, бывали случаи, что вот раз случилось и всё — больше этого в жизни людей не происходит. И подвергать уголовному наказанию за это лицо посчитали неверным, ну а если уже повторно — то уже, безусловно, наступает уголовная ответственность.

— Тоже философский такой вопрос. Разочаровались ли вы в нас, в людях?

 —  Нет, конечно. Я люблю людей. В моем окружении люди, которых люблю я, которые любят меня. Как можно в людях разочароваться?