«Война требует всё больше и больше». После краха самодержавия на железной дороге в Забайкалье наступил хаос

Путешествие по «стране будущего» — это совместный проект «Чита.Ру» и кандидата исторических наук, журналиста, краеведа и общественного деятеля Александра Баринова, посвященный впечатлениям именитых пассажиров великой Транссибирской магистрали, которыми они поделились после поездки по Забайкалью во времена Российской империи. Финальный материал этой серии посвящен истории того хаоса, который наступил на железных дорогах после краха самодержавия.

Удивительное это было время — весна 1917 года: старый режим рухнул, все вдруг ощутили себя братьями и сестрами, всех одолевали мечты о светлом будущем. Правда это будущее многим представлялось очень уж по-разному. Сгоряча из тюрем и с каторги выпустили не только политических заключенных, но и уголовных. Ну, а у тех вообще было свое видение происходившего. Буржуазия в центре и на местах, вдруг лишившись государственного контроля, как с цепи сорвалась в неуемной жажде наживы. Бардак охватывал страну, а восторженные победители-революционеры всё заседали на съездах, конференциях, митингах…

Маленькую зарисовку о том, что происходило в то время в поездах на Забайкальской железной дороге, я нашел на страницах газеты «Забайкальская Новь», подшивка которой хранится в краевом Государственном архиве. Она так и называется — «В поезде» и датирована 27 апреля того бурного года. Написал ее человек, бывший в тот период весьма заметной фигурой на местном политическом олимпе, — Александр Николаевич Добромыслов (1878–1938).

В то время он еще не снял с себя сан, а потому свои статьи так и подписывал: «Свящ. Добромыслов». Он был из тех, кто осуждал социальную несправедливость и максималистки оценивал заветы Христа. Потому и приветствовал первую русскую революцию 1905 года, стал членом партии социалистов-революционеров (в отличие от большевиков те не были воинственными атеистами). За это был осужден собственным начальством, а властями вообще сослан в Забайкалье и поставлен под гласный надзор полиции.

В 1914 году стал монахом и отправился на житие в монастырь. Февральскую революцию 1917 года он принял всем сердцем. А вскоре сложил сан. Поддержал и Октябрьскую революцию и перешел в ряды левых эсеров. В 1918 году был арестован белогвардейцами и до 1920 года находился в заключении, где выжил. В 1921 году был избран членом Учредительного собрания ДВР, через год вышел из партии. С 1921 года работал в Читинском краеведческом музее. В 1934 году уехал из Читы, работал в музеях других городов. В 1937-м возвратился в Читу, а в 1938-м его арестовали, судили и расстреляли. Реабилитировали в 1956 году.

В упомянутой выше заметке Добромыслов поделился впечатлениями от поездки из Иркутска в Читу.

«Едем на пассажирском № 4, — начинал он свой рассказ. — В вагоне тесно, грязно».

Сразу поясню, что это был почтово-пассажирский поезд, шедший с запада на восток. В ту сторону и тогда двигались четные, а обратно нечетные поезда. По расписанию он должен был прибывать в Читу в 8 часов 36 минут утра, стоял целый час и затем следовал дальше на восток. Вечером в Читу прибывал другой почтово-багажный № 6. Ночью приходил товаро-пассажирский № 22. Ну и, конечно же, по вторникам ходил 2-й скорый, который приходил в Читу в 23 часа 26 минут и отходил в 1 час 39 минут вечера.

«Несмотря на то, что вагоны переполнены, билеты продают, а лишнего вагона не прицепляют, — сетовал отец Александр. — Ночь. Является вполне законное желание устроиться поудобнее. А так как абсолютно все места всех классов заняты, то находим удобство на полу между скамьями нижнего ряда. С тревогой думаешь: а что, если из шестерых, выше тебя расположившихся, который-нибудь упадет или по обывательской причине плевать везде и всюду плюнет. Но так как усталость берет свое и трещит голова, располагаешься на полу. Один из нас сразу завоевывает симпатию пассажирки нижней полки. Она под скамью спрятала корзинку и боится, как бы ночью, воспользовавшись сном, не украли бы ее. Теперь она спокойна. Пассажир на полу собою загородил доступ к багажу под обеими скамьями. Какое же спанье на полу! Однако засыпаем и до утра».

Весной 1917 года одним из самых авторитетных членов объединенной организации РСДРП в Чите был некто Мартыныч. За такой подписью выходили статьи в газете «Забайкальский рабочий», которая была тогда печатным органом объединенной (меньшевиков и большевиков) социал-демократической организации. О том, что он был большой политической фигурой в Чите в тот период, говорит и то, как его торжественно провожали в Москву на 1-й Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, на который он был избран вместе с таким известным большевиком, как Евгений Алексеевич Преображенский. Сам же Мартыныч был убежденным меньшевиком. Но вот того, кто же скрывался под этим псевдонимом, узнать пока не удалось.

28 мая 1917 года в «Забайкальском рабочем» были опубликованы его «Письма с дороги».

Это был еще одна картинка того, что же тогда происходило на главной железнодорожной магистрали страны.

То, что он увидел и описал, автор назвал «чрезвычайным злом».

«Вы знаете, конечно, — писал Мартыныч, — что еще до войны у нас не хватало вагонов и паровозов. Между тем война требует их всё больше и больше и для войск, и для снарядов, и для продовольствия фронта, для военнопленных, для раненых.

Продовольственная разруха, дороговизна и недостача товаров тоже зависят от вагонного голода. Чтобы распределить товары оттуда, где их много и они сравнительно дешевы, туда, где их мало и они дороги — для этого, конечно, необходимо большое количество их… Когда не хватает вагонов, то более быстрое движение может уменьшить вред нехватки их; но для увеличения скорости необходимо строгое согласование, точное расписание. Всякое отступление производит невероятную путаницу».

<…>

«Солдаты, едущие в отпуск (с фронта ли, или с тыловой части, или на полевые работы), — продолжал этот автор, — не понимая сложности железнодорожного дела и его важности для государства, наносят непоправимый вред делу своими необдуманными, порой дикими поступками. Своими глазами я видел много раз, как они, не считаясь ни с чем, как лишь со своим желанием скорее попасть домой, задерживают одни поезда, пропускают другие, внося полную неразбериху в движение всей сети дорог. И это не всё.

Количество садящихся настолько велико, что ломаются вагоны, чем еще уменьшается их количество. Поезд занят, яблоку негде упасть — смотришь, лезут еще и еще. Говорят им, что подают уже второй поезд, который сразу же пойдет за первым (поезд bis). Не действует. В первом ломятся оси, второй идет почти пустой! Если нет вагонов, то несознательные солдаты расправляются с ни в чем неповинными служащими. Были расправы даже с амнистированными железнодорожниками».

<…>

«Так больше быть не должно! — восклицал автор, который тогда не подозревал, что это еще цветочки, а все ягодки гражданской войны были еще впереди. — Нужно принять немедленно энергичные меры и принять их следует самим солдатам».

Одним из самых известных пассажиров, что проехал в 1917 году по Забайкальской магистрали, был английский шпион, ставший позже известным писателем, — Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965). Тогда он был сотрудником Secret Intelligence Servis (секретной службы Великобритании), в первой половине ХХ века бывшей почти тем же, чем во второй половине того бурного века стало американское ЦРУ. И в этом качестве сотрудника секретной службы он со спецзаданием прибыл в Россию.

В своей автобиографии Моэм вспоминал об этой поездке крайне скупо:

«Я направлялся как частный агент, которого при необходимости могли дезавуировать. Мои инструкции требовали, чтобы я вступил в контакт с силами, враждебными правительству, и подготовил план, который бы удержал Россию от выхода из войны».

До конца жизни он был уверен, что «существовала известная возможность успеха, если бы он был направлен на шесть месяцев раньше».

После провала его миссии в России он больше никогда не бывал в нашей стране. Уильям Сомерсет Моэм прожил долгую и яркую жизнь. После Первой мировой войны он продолжил успешную карьеру драматурга и писателя. Его пьесы и романы пользовались популярностью во многих странах мира.

В изданном в 1928 году сборнике рассказов «Эшенден, или Британский агент» Моэм вспомнил эту поездку. 28 июля 1917 года он отплыл пароходом из Сан-Франциско во Владивосток. А в августе из Владивостока отправился в столицу России. Интересно, что, судя по всему (во всяком случае он ни в рассказах, ни в автобиографии не упомянул, что проезжал по КВЖД), Моэм ехал исключительно по российской территории, ведь в 1916 году было завершено строительство Амурской железной дороги. Несмотря на революционные потрясения, продвигался он по России с достаточным комфортом.

В элитных вагонах, как видно, в августе 1917 года еще поддерживался дореволюционный порядок. Но уже не так было за их стенами. Поэтому очень важен единственный эпизод, который Моэм привел во введении к сборнику. Он мог произойти тогда на любой станции, в том числе и в Чите.

«Однажды, — вспоминал он, — когда мы ехали по Сибири, поезд остановился на каком-то полустанке, и пассажиры, как это обычно бывает, вышли на платформу: одни за водой для чая, другие — запастись съестным, третьи — просто размять ноги.

На лавке, в окружении 20–30 однополчан в рваных, грязных гимнастерках, сидел слепой солдат — высокий, сильный, еще совсем молодой парень. Судя по всему, ему не было и восемнадцати. На щеках вился светлый юношеский пушок. Лицо было широкое, скуластое. Лоб пересекал огромный шрам от раны, лишившей его зрения. Из-за прикрытых глаз выражение его лица казалось каким-то таинственно отстраненным.

Солдат запел. Сильным, красивым голосом. Он пел и сам же подыгрывал себе на аккордеоне. Поезд стоял, а он пел песню за песней. Слов я не понимал, но в этом диком и печальном пении мне слышался крик угнетенных; мне виделись голые степи и бескрайние леса, медленные, величавые русские реки и тяжкий крестьянский труд — пахота, жнивье, вздохи ветра в березах, долгие, погруженные в ночь зимние месяцы, а потом танцующие крестьянки, деревенские дети, плещущиеся летними вечерами в мелких речушках; я ощутил ужас войны, промозглые ночи в окопах, бредущих по грязным дорогам солдат после боя, от которого веет ужасом, страданиями и смертью. Пение вселяло страх и в то же время было необычайно трогательным.

У ног певца лежала фуражка, доверху наполненная медяками, которые бросали в нее пассажиры. Всех нас охватило чувство безграничного сострадания и безотчетного ужаса, ибо в этом невидящем, обезображенном шрамом лице было что-то жуткое, какая-то погруженность в себя, оторванность от этого пленительного мира. В слепом певце было что-то нечеловеческое. Солдаты угрюмо молчали, всем своим видом давая понять, что на милостыню пассажиров они имеют такое же право, как и слепец. От них исходили пренебрежение и злоба, от нас — безмерная жалость, но никому не приходило в голову, что есть только один способ возместить страдания этому беспомощному существу».

Ярче показать разность происходящего в тот момент в России самих россиян и иностранцев, наверное, невозможно. Маховик гражданской войны только раскручивался, потребуются годы, чтобы страна успокоилась, и на Транссибе поезда пошли по строгому расписанию, как это было до 1917 года.